Играть с Мартой женщина позволяла сыну не всегда. Только во время болезни, когда ему не разрешалось вставать с постели. Вывозить ее на улицу она тоже запрещала, потому что коляска могла перевернуться, а Мартины фарфоровые ручки или личико – повредиться от удара об асфальт. Мальчик это очень хорошо понимал, а потому никогда не выпрашивал Марту в необозначенное взаимной договоренностью время.
До шестилетнего возраста Вика жил с матерью в любви и согласии. Почему-то именно в шесть лет он, наконец, заметил, что многие дети гуляют во дворе одни, без сопровождения своих матерей. Они, эти дети, совершенно по-другому одеты, сбиваются в разновозрастные стаи, вместе бегают по каким-то своим делам, играют в мяч или смешно прыгают по нарисованным на асфальте квадратикам. Вике вдруг нестерпимо захотелось в их компанию. Когда он сказал об этом матери, та пришла в совершеннейший ужас. Прежде всего она обратила внимание сына, отличавшегося чистоплотностью и страстью к порядку, на то, как грязны и неопрятны эти дети. Потом, специально проведя его мимо них, дала мальчику возможность послушать, как они отвратительно громко голосят, ссорятся и даже весьма непристойно выражаются. Но Вика, вместо того чтобы испытать чувство омерзения и перестать о них думать, стал говорить о них все чаще и чаще, а потом принялся самым откровенным образом проситься во двор к ним в компанию. Мать не знала, что и делать. Она, конечно, понимала, что нельзя на всю жизнь пристегнуть Вику к собственной юбке, но к тому, что придется отпустить его от себя так скоро, оказалась все же не готовой.
Обдумывая ситуацию, женщина провела несколько бессонных ночей и пришла, наконец, к весьма утешительному для себя решению. Она выпустит Вику во двор в самом нарядном из его костюмчиков, с завитыми волосами до плеч и с куклой в руках. Наверняка эти уличные Гекльберри Финны его высмеют и отторгнут как инородное тело, и сын, униженным и оскорбленным, вернется под ее распростертое крыло, где снова найдет утешение и покой. Но все получилось не совсем так, как она задумывала. Вернее, совсем не так.
Однажды воскресным днем она действительно выпустила Вику одного во двор и прилипла носом к окну, следя за развитием событий. Ее мальчик, наряженный в ярко-синий вельветовый костюмчик с отложным кружевным воротником с шелковым бантом, с большой куклой в руках, сначала долго кружил возле компании дворовых детей, а потом подошел к ним и смело встал в их ряды. О чем они там говорили, слышать женщина не могла, но понимала, что ничего хорошего ее сын от них услышать не должен. Очень скоро она увидела улыбки на замурзанных лицах детей и даже, как ей показалось, услышала их презрительный смех. После этого ее Вика резко развернулся и быстро побежал к дому. Выражения его лица она рассмотреть не успела. Женщина надеялась, что, вернувшись домой, мальчик упадет в ее спасительные объятия, но ошиблась. По его лицу она не смогла прочесть ничего, и это ей очень не понравилось. Ей всегда казалось, что она знает Вику как свои пять пальцев, а уж его лицо вообще читает как открытую книгу. В этот раз Викина книга была от нее закрыта.
– Ну, как прогулялся? – осторожно спросила она.
– Нормально, – абсолютно спокойным голосом ответил сын.
– С ребятами пообщался?
– Да.
– И они тебе понравились?
Женщине очень хотелось услышать «нет», но она услышала:
– Да.
Поджав губы в бессильном неприятии происходящего, она спросила:
– И чем же?
– Всем, – односложно ответил Вика, развязал бант под подбородком и аккуратно повесил атласную шелковую ленту на спинку стула.
Женщине показалось, что это действие было ритуальным, то есть имело какой-то сакральный смысл, и не ошиблась. Больше никогда в жизни Вика не позволил ей повязать на его шее бант.
В этот день на улицу Вика уже не просился. Зато на следующий тоном, не допускающим никаких возражений, заявил, что идет снова гулять один, но без банта и белого воротника. Поскольку он опять взял с собой куклу, женщина очень надеялась, что в этот раз сын получит от дворовой компании сполна и навсегда.
Дети сбились стайкой в углу двора, а потому в поле зрения Викиной матери, которая опять прилипла к оконному стеклу, попадали только отдельные персонажи, которые вдруг выскакивали в самый его центр за мячом или просто так – пробежаться по кругу или проскакать на одной ноге от избытка впечатлений, живой детской силы и восторга перед жизнью. Собственного Вику она не видела вообще. В этот день сын задержался во дворе дольше вчерашнего. Женщина уже начала волноваться, но он пришел с расцарапанной щекой и без куклы.
– Что со щекой? – спросила она.
– Ветка царапнула, – ответил он, и женщина поняла, что совершенно не знает своего сына. Пожалуй, она не догадалась бы в его возрасте выдумать ветку, а просто пожаловалась бы на обидчика.
– А где Маша? – спросила она про куклу.
– Дал поиграть.
– Кому?!
– Одной девочке.
– И она отдаст? – изумилась женщина.
– У меня и без Маши много кукол, – буркнул Вика и пошел в ванную мыть руки.
Мать хотела было сказать, что он денег пока не зарабатывает, а потому не может распоряжаться не только Машей, но даже и бантиком из ее косички, но почему-то смолчала. Ей казалось, что не надо торопить события. Эти дворовые дети все равно никогда не примут в свою расхристанную компанию ее аккуратного сына с его куклами и волосами до плеч. Если бы женщина знала, как ошибалась, увезла бы сына на дачу к приятельнице на все лето. Но она не знала, а потому не увезла.
На следующий день Вика потребовал дать ему с собой во двор красавицу Марту.
– Ты же знаешь, ее легко разбить, – сказала ему мать.
– Знаю, – ответил Вика и добавил: – Но ты все равно позволь мне ее взять.
Женщина хотела сказать, что не позволит никогда и ни за что, потому что за эту куклу заплачено много денег, но не смогла. Маленький Вика, ее кроткий темнокудрый Викуся, смотрел на нее таким тяжелым мужским взглядом, что ей стало не по себе. Она сняла Марту со шкафа и подала сыну.
Вики не было дома так долго, что она уже собралась идти его искать, поскольку и в окно не видела ни его, ни дворовой компании. Выскочила на лестницу и тут же увидела сына, который уже поднимался к квартире. Он был растрепан и грязен так, что Гекльберри Финн, которого женщина недавно вспоминала, похоже, самым отчаянным образом позавидовал бы ему. Она тут же вспомнила про Марту, но кукла, прижатая к растерзанной курточке почти черной ручонкой, была в целости и сохранности. У женщины почему-то отлегло от сердца. Кукла как-то примирила ее с действительностью. Сын все же чувствует ответственность за дорогую вещь, что делает ему честь. Она даже хотела ободряюще улыбнуться Вике, но он протянул ей куклу и сказал:
