Но он не смог увидеть в ее лице сомнение. Только страх. Ничего, кроме обнаженного страха. В Мариусе стало зарождаться страшное подозрение, что она, возможно, все-таки не так внимательно слушала его. Что она была так озабочена своим страхом, что его слова проносились мимо ее сознания. Похоже, так оно и было. Ребекка смотрела на своего мучителя с паникой в глазах.
Может быть, это было и не настолько хорошо, что ей приходилось так бороться за свое дыхание? Это наверняка отрицательно сказывалось на ее концентрации. Ему нужно сосредоточиться на том, что было его главным делом, — на том, чтобы заставить ее слушать. Ему нужно быть осторожным, чтобы не наказать самого себя. Ему нужно действовать с умом. Она нужна ему в ясном сознании.
— Я вытащу кляп у тебя изо рта, — сказал Мариус, — но если ты издашь хоть один звук или закричишь, я тут же воткну его обратно. Это ясно?
Ребекка кивнула.
Мариус грубо сорвал липкую ленту с ее лица. Она не пикнула, но от боли у нее из глаз брызнули слезы. Затем он вытянул носовой платок у нее изо рта, и она тут же стала хватать ртом воздух, закашляла и запыхтела. Ребекка вела себя так, словно была на грани того, чтобы задохнуться. Но если она рассчитывала на то, что вызовет в нем сочувствие, то она ошибалась. Он мог быть холодным, как собачий нос. Именно таким.
— Так, — произнес Мариус, положил носовой платок на туалетный столик и бросил использованную липкую ленту в мусорное ведро. — Теперь ты знаешь, какое это ощущение, не так ли? Если не будешь слушаться, в следующий раз я сделаю тебе еще больнее. Поняла?
Ребекка снова кивнула. Он готов был поспорить, что ей хотелось попросить воды. Пробыв почти восемь часов с кляпом во рту, она должна была быть на грани сумасшедствия от жажды. Но Ребекка не решалась просить. Не решалась, потому что он запретил ей издавать хотя бы звук.
Конечно же, ее организм не должен быть обезвожен — тогда ее концентрация снова полетит к черту. Он принесет ей воды. Но не сейчас. Пусть она еще немного подергается.
— Я спрашиваю себя, как человек может стать таким, как ты. Я имею в виду, мы все формируемся соответственно получаемым нами задаткам. Генетическим задаткам, а еще тем, которые нам, так сказать, навязывают в процессе воспитания. И меня всегда интересовал вопрос, что у таких людей, как ты, пошло неправильно. Откуда у такого человека берется самонадеянность верить в то, что он призван к тому, чтобы постоянно вмешиваться в жизнь других людей? Судить об их образе жизни? И вмешиваться, если посчитает, что в этом образе жизни что-то не в порядке? А также самовластно не вмешиваться, даже если там на самом деле все совсем не в порядке?
Ребекка не ответила. Мариус вспомнил, что угрожал снова заткнуть ей рот, если она его только откроет.
— Ты можешь говорить, — произнес он, — но только не кричать или делать что-то в этом роде. Но оставайся в теме, ясно? Не пытайся отвлечь меня или втянуть во что-нибудь, о чем я вообще не желаю говорить.
Женщина кивнула.
— Я… — ее голос заметно изменился — возможно, потому, что ее рот был совсем сухим. — Я не знаю точно, о чем вы говорите.
Мариус улыбнулся. Этого он ожидал. Люди данной породы особенно преуспевают в том, чтобы прикинуться дураками. Они никогда не имеют понятия о чем-то и стараются тем самым выставить себя невиновными. Тот, кто не имеет понятия о чем-либо, не должен быть в ответе за это. К сожалению, этот номер удается им очень часто.
— О’кей, — произнес Мариус, — о’кей. Я немного подскажу тебе, хорошо? Телефон доверия. Тебе это о чем-то говорит?
Он сменил тему. Сменил намеченный им ход. Он хотел начать с ее юности, хотел в долгих разговорах — допросах! — проанализировать, что в ее детстве могло сделать ее таким закостенелым человеком, которым она была сегодня.
Мариус провел рукой по лбу. До телефона доверия очередь еще не дошла. Но его подгоняло. Его почти разрывало.
Хорошо. Тогда он займется ее детством позже, размышлял Мариус. Ее, без сомнения, дрянным детством!
Взгляд ее глаз был бдительным. Она не хотела допустить ошибки.
— Да. Конечно, мне это о чем-то говорит. Но я все еще не пойму, куда вы клоните.
Мариус снова улыбнулся. Может быть, она и в самом деле не понимает? Такие люди, как она, так же хорошо справлялись с выбрасыванием неудобных фактов из головы. Неприятные события и происшествия в своей жизни они просто оттесняют подальше, так далеко, что и сами позже уже не могут их обнаружить. А потом внушают себе, что эти вещи никогда не происходили.
— Ага. Ты не знаешь, куда я клоню, — усмехнулся Мариус. — Тогда я тебе сейчас кое-что покажу.
Он всегда хранил эту записку у себя. Вот уже тринадцать лет он носил ее с собой. Глубоко спрятанной в его портмоне, задвинутой за водительские права. Инга ни разу не обнаружила ее. Но она никогда и не рылась в его вещах. Это, несомненно, относилось к ее хорошим чертам. Не копаться в том, что ее не касалось. Обратная же сторона медали состояла в том, что она не проявляла интерес. Во всяком случае, к нему. К тому бремени, что он носил в себе…
Какой-то тихий, но внятный голос появился в голове Мариуса, заявив, что он несправедлив. Инга спрашивала о его жизни. Снова и снова. Было даже такое — однажды утром, в день их свадьбы, перед тем, как они отправились расписываться. Инга в белом летнем платье, с соломенной шляпой на русых волосах, с букетом светло-розовых роз в руках, повязанных белой лентой. Инга, со слезами на глазах…
"Я боюсь. Я ничего не знаю о тебе. Примерно через час я стану твоей женой — притом что понятия не имею ни о тебе, ни о твоей жизни. Я этого не понимаю. Я не понимаю твоего молчания!"
"Она спрашивала. Но ты не мог ответить. Потому что не можешь говорить об этом. Потому что это причиняет слишком большую боль!"
Мариус отогнал эту мысль, отогнал стоявшие перед глазами картины. Сейчас не время — это отвлекало его, вселяло неуверенность, заставляло нервничать. Сейчас он будет говорить. Он и Инге все расскажет. Но в своем темпе. В своем ритме.
Мариус достал записку. За все эти годы чернила на ней поблекли, стали совсем светлыми, едва разборчивыми. Но тем не менее, если немного напрячься, можно было разобрать числа. Корявый детский почерк. Бумага в клеточку, вырванная из школьной тетради.
— Ну! — Он поднес записку к носу своей пленницы. — Тебе это о чем-нибудь говорит?
Ребекка прищурила глаза, пытаясь разобрать выцветшие цифры. По ее лицу скользнуло глубокое удивление. Мариус с удовлетворением смотрел на это.
— Это наш номер. В прошлом. Номер нашего телефона доверия! — Женщина изумленно уставилась на него.
Поначалу Мариус стоял, наклонившись к ней, а теперь выпрямился.
— Да, — сказал он, — номер твоего телефона доверия! — Последнее слово он выговорил полным цинизма и горечи голосом. — А может быть, ты еще и помнишь того маленького мальчика, который звонил туда и умолял о помощи? И который не получил там помощи? Ты слышишь? Который не получил этой помощи от тебя, ты, проклятая дрянь!
