Если родственный сговор отца и сына был понятен как факт, хотя бесспорно и абсурден по сути, то некоторые другие моменты не имели под собой и толики смысла. Например, больше всего ломающий голову Томас не мог понять противоречивую роль Города заката, так безжалостно и бессмысленно уничтоженного вместе со всем его образованным населением. Без сомнений, именно оттуда подослали того самого непобедимого Черного рыцаря для дерзкого и одновременно странного покушения на божественную Элизабет, и ее же они так отчаянно преследовали в захваченном замке после успешного прорыва Стены не без помощи Арогдора.
Было понятно, что свирепые мутанты по чьему-то вовремя подоспевшему приказу в самый последний момент в открытую вступились за дочь Альберта, а не бездумно сражались в споре за получение невинной принцессы, как все наивно подумали. Но почему тогда четырехрукие монстры и черные лучники изначально вместе так удачно атаковали едва не павший Парфагон? Неужели загадочный Вальтер Мейсер, своенравный мэр Города заката знал о творившихся темных делишках на Селеции и смог ловко обмануть и Эйзенберга, и Джавера, и Альберта Третьего, лишь бы добраться до бесценной принцессы? Возможно, именно ароматная и белокожая Элизабет была нужна ему с самого начала, и именно за покушение на нее целый город в итоге был кроваво стерт с лица Селеции руками ее же старшего брата. Что в ней такого важного, что заставило отчаянного Мейсера пойти на такой чудовищный риск?
Тысячи вопросов мучили сознание Томаса ежечасно. Нелепых загадок было так много, что у него сложилось полное впечатление, что ни он, ни Нильс, ни Ричард никогда не владели реальным пониманием происходящего. Они уютно жили в чьем-то придуманном мире и лишь играли по его одичалым правилам. Именно поэтому у покойного приемного отца всегда было столько вопросов к выстроенной королем системе дырявой обороны. Именно поэтому полный злобы Томас теперь принципиально не расставался с благодарным Биллом, вызывающим шок у каждого встречного. К черту правила!
Дойдя в таких мучительных размышлениях до Салепа, он встретил в нем еще сорок пять раненых и скверно выглядящих рыцарей, в основном неведомым образом уцелевших воинов растворившейся в истории Первой когорты. Оставив свое карликовое и наполовину пешее войско в городе, он отправился на ночлег в родное село к почти родственному кузнецу Максу Ланку и его жене, которые по нему сильно соскучились и были очень рады видеть. Там ему снова обработали стремительно заживающие раны на теле и страшно изуродованном лице, где зияла разорванная кожа от правого глаза до уголка рта и глубоко рассеченный пополам лоб. Затем Томаса с любовью посадили за плотный ужин в той самой злосчастной кухне, с которой все когда-то началось. Из холодного погреба доносился неприятный запах испорченных продуктов, который теперь сверху могли услышать не только острые на обоняние мутанты, но и обычные люди. Однако заметно постаревшие хозяева дома уже не могли этого почувствовать.
– Что теперь будет? – поглаживая свою поредевшую, но все еще окладистую бороду спросил осунувшийся и похудевший Макс, узнав холодящие кожу подробности поражения у кратера.
– Они скоро пойдут вниз, а у нас нет обороны, – ответил Томас, вспоминая невинных детей из Башни признания. – Совсем нет.
– Опять на Парфагон? Снова через Салеп?
– Они пойдут везде, Макс. Я бы рассказал тебе кое-что, но не могу. Надеюсь, все это удастся решить. В крайнем случае, мы объявим всеобщую мобилизацию, как это давно сделал Арогдор.
– Как же Мария? Переживает за тебя, наверно? – интересовалась превратившаяся в бабушку жена кузнеца в выцветшем льняном платье, успевшая когда-то проникнуться теплыми чувствами к ответственной и прекрасной девушке.
– Она же теперь твоя жена? – спросил Макс.
– Да. Все хорошо с ней.
– Могли бы и здесь свадьбу провести, раз нам нельзя было приехать.
– Не обижайтесь, прошу вас. Разве это так важно?
– А как же? У нас не так много радости в жизни.
Томас тяжело вздохнул и отказался продолжать говорить на эту больную тему. Ему и так все время приходилось думать о том, что его ждет в Парфагоне, если его туда вообще пустят. Хотя захочет ли король оставить его за пределами столицы с теми щекотливыми знаниями, которые у него теперь были? Во всяком случае, юный трибун приготовился к возможным попыткам ареста и почти не сомневался, что измученную Марию тоже вмешают в его дела. Ему так не хотелось снова причинять ей боль и страдания, но каждая мысль о скорой встрече с ненаглядной Элизабет буквально будоражила его израненное тело и гнала в Парфагон быстрее и быстрее, заставляя закрывать глаза на очевидные смертельные угрозы внутри Стены и забыть обо всех нерешенных загадках.
Отоспавшись у Макса и затем рано утром выступив со своей потрепанной армией из Салепа, уже на закате солнца Томас медленно и осторожно подошел к веющим холодом могущественным Северным воротам. Захваченные при осаде и затем освоенные баллисты прицельно смотрели на выживших героев сверху. Хотя никто не стрелял, было очевидно, что их долго и с нетерпением ждали. Когда ворота после продолжительной паузы все же со скрипом и грохотом распахнулись, отстраненные воины зашли в город под аплодисменты мужчин и плач многочисленных женщин и детей, судорожно и почти всегда напрасно ищущих среди них своих доблестных сынов, мужей и отцов. В глазах оставшихся в городе рыцарей читалось безмерное уважение и неестественная сдержанность. Видимо, их о чем-то предупредили, но сами они были по-человечески бесконечно рады видеть своих уцелевших товарищей и особенно молодого трибуна Юрга, не прекращающего удивлять своей живучестью и храбростью. В полуразрушенном Парфагоне уже давно пошатнулась вера в непогрешимого короля и как всегда бывает в таких случаях, осиротевшая вера людей начала искать новых обожествляемых лидеров, без которых большинство отныне беззащитных от внешней угрозы простых людей не могли существовать по определению.
Хотя вход ненавистным мутантам в столицу был категорически запрещен, никто не смел и тихого слова сказать хромающим воинам, неровным строем шагающим по все еще прекрасной Аллее героев. Разинув рты, толпившиеся по обе стороны дороги горожане ошарашенно рассматривали невероятно мощные переливающиеся мышцы челоконя под его лишенной жира кожей, а также удивлялись его загорелому круглому лицу с большой челюстью и роскошному высокому ирокезу. Польщенный вниманием, Билл такую важность еще никогда в жизни не испытывал, отчего радушно и искренне благодарил любого, кто просто бросал на него боязливый или брезгливый взгляд. При этом многие мужчины откровенно пугались и невольно делали несколько шагов назад, а чувствительные дамы вскрикивали и убегали прочь вместе с рыдающими от ужаса детьми.
– Томас! – кинулся навстречу бодрый Ален. – Томас!
– Ты ли это, дружище? – горячо обнял его друг.
– Что с твоим лицом? Кому ты позволил колоть на нем дрова?
– Все так плохо? Заживет…
– Как ты вообще выбрался из этой мясорубки?
– Потом расскажу.
– А где Вектор? Дашь как-нибудь на новой коняшечке покататься?
