Неизвестный номер, 8:45
– Корректирует? Калькулирует?
– Ну же, Карминдор!
– Коллекционирует? Кейтеринг? Понятия не имею!
– Подожди.
– Боже, ну конечно, калибрует!
– Я ужасна.
8:46
– А еще называешь себя фанатом.
Неизвестный номер, 8:46
– Ужасным.
– Никогда себе этого не прощу.
– Спасибо, Ваше высочество.
– Десять минут, шеф. – Лонни засовывает голову в дверь.
– Ты что, еще и таймер?
– За что заплатят, то и делаю.
– Можно я заплачу, чтобы ты исчез?
Он хмуро смотрит на меня.
– Шутка. – Я засовываю телефон в карман и хватаю ключи. Я бы не сказал, что ухожу очень быстро, но обуваюсь довольно торопливо. Прежде чем выйти, отправляю последнее сообщение.
8:56
– Можно просто Кар.:)
Элль
Калибровка.
Я теперь вечно буду себе это припоминать.
«Юци калибрует пушки, Элль», – ворчу я про себя, царапая это в блокнот. И почему я думала про калькулятор?
Вторник. Полуденное солнце припекает, я наблюдаю за туристами, гуляющими по дамбе. Мой телефон-кирпичик отдыхает в тени, изо всех сил пытаясь воспроизвести на своем стареньком экране видео из «Ютуба» о том, как раскроить и сшить вытачки. Я смотрела это видео уже раз сорок. В нем используется много швейных терминов, которые я не понимаю, кроме того, девушка пользуется швейной машинкой, которой у меня нет и не будет. Все мои сбережения уйдут на материалы и, надеюсь, на автобусный билет и конвент. Хорошо, если останутся деньги на иголку с ниткой, не говоря уже о том, что мне нужно разобраться, как их использовать.
«Ну почему это не конкурс, скажем, фанфиков?» – ворчу я. Писать гораздо проще. Когда стану сценаристом, буду работать над диалогами, описывая персонажей по собственному усмотрению, а костюмами пусть займется кто-нибудь другой.
Но сейчас я одна за всех.
Я решила выступить в роли Карминдора, как это ни глупо. Возможно, мамино платье Амары сядет на мне лучше, но что-то мешает к нему прикасаться. Мне всегда требовалось разрешение, чтобы примерить его. Папа доставал платье с самой верхней полки шкафа и заставлял обещать, что я буду ступать легко, иначе вселенная, вшитая в стежки, поглотит меня. На самом же деле он просто опасался испортить костюм, в котором жила память о маме. Быть с ним очень аккуратной. Словно бы он соткан из золота. К тому же в косплее нужно наряжаться в того, кем ты хочешь быть, а я, сколько себя помню, всегда хотела быть Карминдором.
Проблема, конечно, в том, что я тону в папином кителе. Он был высоким. Наверное, я уже и забыла, насколько высоким. Время играет с памятью злую шутку. В моей памяти он остался широкоплечим героем, с мягкой кривоватой улыбкой и глубокими темными глазами, подобными Атлантическому океану. Мне достались мамины карие глаза. Он всегда напевал «Кареглазую девушку», когда танцевал с ней по гостиной. Ее голова ложилась ему на плечо, подходя идеально, как ключ к замку.
Интересно, он когда-нибудь вальсировал с Кэтрин по гостиной? У моей мачехи голубые глаза, но о голубоглазых женщинах, кажется, нет веселых песен. Папа и Кэтрин когда-нибудь были счастливы? Наверное, когда-то были. Я впервые встретила ее, когда однажды вечером она появилась у нас на пороге в крошечном белом платье, с бутылкой вина в маленьком красивом пакетике. Папа потом спросил меня, что я о ней думаю. Мне тогда было восемь. Мамы не было уже четыре года. Мне хотелось встряхнуть его и напомнить, что Принцесса Амара в конце умирает, и мама умерла. У истории не должно быть сиквелов. Сиквелы всегда плохие. Насквозь гнилые по шкале Гнилых Помидоров.
Но я этого не сделала.
– Она ничего, – ответила я.
Семь месяцев спустя они поженились. А потом случилось невозможное, и мы с Кэтрин остались наедине друг с другом. Запертые в мире, где его больше нет. По крайней мере, мне так казалось. В его кителе я ощущаю себя им. В швах, пуговицах, эполетах мне слышится, как он напевает «Кареглазую девушку».
Может быть, все умирает, а может быть, все, что умерло, рано или поздно вернется.
Дверь «Тыквы» распахивается, я прячу телефон под блокнот. Сейдж забирается внутрь, держа в руках две порции мороженого.
– Уф-ф, напомни мне в следующий раз, что нельзя обедать, если я собираюсь бежать на другой конец города за мороженым, – она, задыхаясь, предлагает мне подтаявшую креманку. Ложечка в ней уже болтается из стороны в сторону.
– С ирисом? Или пралине?
Я непонимающе смотрю на нее.
– Это мне?
Она закатывает глаза и ставит обе креманки на прилавок.
– Нет, конечно, другому коллеге, который здесь ошивается. Господи. Я буду с ирисом. – Она садится на бутыль с водой и начинает есть. – Там была жутчайшая очередь. Кто-нибудь приходил, пока меня не было?
Я качаю головой и беру пралине. Я очень люблю пралине. Но все это выглядит странно. И речь не только о том, что Сейдж со мной разговаривает.
– Ты купила мороженое, – без выражения повторяю я.
– Ну да, там жарко. – Сейдж помешивает свой суп из мороженого.
– Но в мороженом сливки.
Она моргает накрашенными фиолетовыми глазами.
– И что? А-а-а, – она широко ухмыляется, – ты думала, я веганка? Вот еще нет. Только наша начальница. Я всего этого не понимаю.
– Я тоже, потому что слишком люблю бекон.
– М-м-м, мороженое со вкусом бекона. В автокафе с веганской едой это сродни смертному греху, – смеется Сейдж. – Мы угодим прямиком в веганский ад. Хотя не думаю, что это так страшно. Собственно, мы и так уже в аду.
– Тебе не нравится здесь работать?
Она виновато оглядывается.
– Ну, если скажу, что не нравится, я буду плохой девочкой. Потому что не хочу унаследовать гордость и радость начальницы. – Она гладит прилавок как собачку, словно приговаривая: «Хороший песик, ничего личного».
– А чем бы ты хотела заниматься?
– Я стараюсь об этом не задумываться. – Она пожимает плечами.
– Ты же рисуешь? И сама шьешь себе одежду?
Она оглядывает юбку, сшитую из семи вертикальных полос ткани семи разных цветов, с тюлем внизу. Сейдж напоминает мне картинки из модных японских журналов, которые она читает. Будто спрыгнула с их страниц.
– Так заметно?
– Ничего плохого, – быстро поправляюсь я. – Ты всегда клево выглядишь!
Она фыркает. Я продолжаю.
