— Вы, двое, сидите тут, — задыхаясь, велел он. Таким я никогда его прежде не видел: на лице появились морщины, воспаленные глаза. Подождав, пока мы сядем, отец опустился на колени и, опустив руки нам на бедра, произнес: — Мужайтесь, вы должны быть стойкими. Смотреть в глаза этому миру и прокладывать себе путь, идти по нему… с такой же… отвагой, какой обладали ваши братья. Понимаете?
Ми кивнули.
— Молодцы, — с отсутствующим видом кивнул отец.
Он опустил голову, спрятал лицо в ладонях и что-то забормотал, скрежеща зубами. Единственное слово, которое мне удалось расслышать, было «Иисусе». А еще я заметил плешь у него на макушке: полукруг голой кожи, не как у старичков.
— Обембе, помнишь, что ты сказал несколько лет назад? — снова взглянув на нас, спросил отец.
Обембе мотнул головой.
— Ты забыл, — на его лице появилась грустная улыбка и тут же исчезла, — что сказал в день, когда твой брат Ике привел машину к моему офису? Во время беспорядков, устроенных сторонниками М.К.О.? Прямо там, за столом, — он указал в сторону стола, на котором остался недоеденный обед. По тарелкам уже ползали мухи. Рядом стояли недопитые стаканы воды и кувшин с остывающим кипятком, над которым сиротливо вился пар. — Ты спросил, что бы вы делали, если бы старшие братья умерли.
Вот тут Обембе кивнул — он, как и я, наконец вспомнил вечер 12 июня 1993 года. Отец отвез нас домой, и за ужином все наперебой принялись делиться впечатлениями. Мать рассказала, как она с подругами спасалась в близлежащих армейских казармах, стоило на рынке появиться бунтовщикам: они прочесывали торговые ряды, убивая всякого, кого принимали за северянина. Последним высказался Обембе:
— Что станет со мной и Беном, когда Икенна и Боджа состарятся и умрут?
Все расхохотались, кроме Обеме и меня, бывших тогда самыми младшими в семье. Вопрос Обембе я счел стоящим, хотя сам ни разу им не задавался.
— Обембе, ты к тому времени тоже состаришься. Братья ненамного старше тебя, — ответил отец, давясь смехом.
— Ну ладно. — Обембе ненадолго задумался. Он смотрел на братьев, и видно было, что его непосильным бременем тяготят и другие вопросы. — Но что, если бы они умерли?
— Заткнись! — прикрикнула на него мать. — Боже милостивый! Как ты вообще можешь о таком думать? Твои братья не умрут, слышишь? — Она схватилась за мочку уха, и Обембе испуганно закивал головой.
— Хорошо, а теперь ешь давай, — громогласно велела мать.
Пристыженный, Обембе уткнулся в тарелку и вопросов больше не задавал.
* * *
— И вот это случилось, — продолжил отец. — Обембе, теперь ты отвечаешь и за себя, и за младших братьев, Бена и Дэвида. Теперь ты старший, ты за рулем.
Обембе кивнул.
— Не понимай буквально, я не о машинах. — Отец покачал головой. — Ты просто подаешь им пример.
Обембе снова кивнул.
— Указывай им путь, — пробормотал отец.
— Хорошо, папа, — ответил Обембе.
Отец встал и утер нос тыльной стороной ладони — кожа на руке заблестела, точно намазанная вазелином. Смотря на отца, я вспомнил, что читал в «Атласе животного мира» об орлах: большинство откладывает всего два яйца, и птенцов, вылупившихся последними, часто заклевывают старшие братья и сестры. Особенно когда еды не хватает. В «Атласе» это называлось «синдром Каина и Авеля». Несмотря на силу и мощь, взрослые орлы никак не препятствуют братоубийству. Должно быть, это происходит, когда родители отлучаются из гнезда, улетают далеко-далеко в поисках пропитания. Поймав белку или мышь, они мчат сквозь облака обратно, а находят орлят — возможно, двух орлят — мертвыми: один в гнезде, и его темно-бордовая кровь просачивается на камни, другой — раздутый — плавает где-нибудь рядом в луже.
— Вы, оба, оставайтесь тут, — велел отец, выдергивая меня из задумчивости. — Не выходите, пока не скажу. Поняли?
— Да, папа, — хором ответили мы с братом.
Отец поднялся и уже хотел уйти, но обернулся и умоляюще произнес:
— Прошу вас, пожалуйста… — Так и не договорив, он вышел, а мы с Обембе, пораженные, остались сидеть на месте.
До меня вдруг дошло, что Боджа был еще и грибком-самоубийцей: такой живет в теле носителя и постепенно разрушает его организм. Так он и поступил с Икенной: сперва подточил его дух, затем изгнал из тела душу — пронзил плоть ножом и выпустил кровь, которая растеклась по кухне красной рекой. Потом, как всякий представитель своего вида, Боджа обратился против самого себя и прервал свою жизнь.
О самоубийстве Боджи первым рассказал мне Обембе. Он все узнал со слов людей, толпившихся во дворе, и ждал момента, чтобы поделиться услышанным. Наконец, когда отец вышел, Обембе повернулся ко мне и произнес:
— Знаешь, что Боджа сделал?
Новость меня глубоко потрясла.
— Знаешь, что мы пили кровь из его раны? — продолжил Обембе. Я покачал головой.
— Послушай, это не все. Ты знаешь, что у Боджи в голове — большая дырка? Я. Все. Видел! Еще утром мы заваривали чай на воде из колодца и пили его.
Я ничего не понимал. Не мог взять в толк, как Боджа мог все это время быть в колодце.
— Если он был там, все это время… — начал я и запнулся.
— Продолжай, — сказал Обембе.
— Если он все это время был там — там… — Я начал заикаться.
— Договаривай.
— Хорошо… Если Боджа все это время был в колодце, то как мы не увидели его, когда набирали воду этим утром?
— Утопленники всплывают не сразу. Послушай, помнишь ящерицу в бочке с водой у Кайоде?
Я кивнул.
— А птицу, что упала к нам в колодец два года назад?
Я снова кивнул.
— Вот, так оно и происходит. — Обембе устало махнул рукой в сторону окна и повторил: — Да, вот так и происходит.
Он встал со стула и лег на кровать, накрывшись с головой маминой враппой с вытравными изображениями тигра. Из-под чуть подрагивающей враппы донеслись сдавленные рыдания. Я же сидел на месте, словно приклеенный, в то время как что-то начало неудержимо подниматься из желудка наверх. Там словно возник крошечный заяц, и теперь он грыз мои внутренности, все сильнее и сильнее. Я ощутил во рту кислый привкус, и меня вырвало кусочками еды вместе с пищевой кашицей. Тут же последовал приступ кашля. Меня согнуло пополам и снова стошнило.
Обембе вскочил с кровати и кинулся ко мне.
— Что? Что с тобой?
Я не смог ответить. Заяц продолжал раздирать мои внутренности. Я только судорожно втянул воздух.
— А, воды, — сказал Обембе. — Я принесу тебе воды.
Я кивнул.
Обембе сбегал за водой и, вернувшись, спрыснул мне лицо. Но чувство было, что я захлебываюсь, тону. Я хватал ртом воздух и отчаянно смахивал с лица капли.
