— Это правда? — спросил я.
— Скормим Абулу отравленный хлеб, и все решат, что он просто съел что-нибудь не то на помойке. — Я не стал спрашивать, откуда Обембе это известно, ведь он был для меня хранителем тайного знания и я верил ему безоговорочно. Через некоторое время мы вышли из дома. Карманы на шортах моего брата топорщились, набитые кусками обваленного в крысином яде хлеба. Его Обембе раздобыл еще предыдущим днем — отрезал от своей доли за завтраком. Брат при мне достал засохшие куски хлеба и еще немного сдобрил их отравой, наполнив комнату специфическим запахом. Затем сказал, что «на миссию» отправляться нужно немедленно, а после все будет конечно. Вооружившись отравой, мы отправились к фургону Абулу, но на месте его не застали. Двери у машины, если верить слухам, закрывались, однако стояли почти всегда распахнутые настежь. В салоне еще держались потрепанные сиденья, прохудившиеся до самого деревянного остова: их плоть — кожаная обшивка — порвалась и стерлась. Ржавая крыша в дождь протекала. На сиденьях лежал всякий хлам, например, старые синие шторы — они свисали до самого пола; старая керосиновая лампа без колпака; палка, бумаги; порванные туфли; жестяные банки и много всего прочего, добытого на свалках.
— Должно быть, еще рано, — сказал брат. — Вернемся домой и придем после обеда. Может, тогда застанем его.
Мы отправились домой, а после того как мать прибежала на обед, сварила нам ямс и снова ушла в магазин, вернулись к фургону. Безумец оказался на месте, но мы увидели то, к чему никак не были готовы. Абулу склонился над глиняным горшком, стоящим на двух крупных камнях, и выливал в него воду из бутылки. Между камнями на земле были сложены щепки — очевидно, предполагался костер, — но огонь не горел. Опустошив бутылку, безумец взял баночку из-под какого-то напитка, перевернул ее над горшком и принялся тщательно выскребать содержимое — что это было, мы не видели. Он то и дело, сощурившись, заглядывал внутрь баночки и скреб дальше, пока с довольным видом не поставил ее аккуратно на низенькую табуретку, на которой находилось еще много чего. Затем он метнулся в фургон и вышел, держа в руках пучок каких-то листьев, кости, некий шарообразный предмет, а также белый порошок — должно быть, соль или сахар. Сложив все это в котелок, он рывком отпрянул, словно перед ним было горячее масло и в этот момент оно брызнуло вверх. Я с изумлением понял, что безумец готовит — или, вернее, воображает, что готовит, — некую мешанину из отходов. На время мы позабыли о нашей цели. Не веря собственным глазам, мы просто наблюдали за этим кухарством, пока к нам не присоединились двое прохожих.
На них были дешевые рубашки, заправленные в брюки из мягкой ткани. На одном мужчине брюки были черные, на другом — зеленые. В руках незнакомцы сжимали книги в твердом переплете, и мы сразу догадались, что это Библии. Должно быть, мужчины шли из церкви.
— Надо бы за него помолиться, — предложил один, с очень темной кожей и лысиной на полголовы.
— Мы постились и молились три недели, — сказал второй, — прося Бога о силе. По-моему, пора использовать ее.
Его приятель тупо кивнул, но не успел он ответить, как третий голос произнес:
— Нет, не пора.
Это сказал мой брат. Мужчины обернулись к нему.
— Этот человек, — продолжал Обембе, надев маску страха, — притворщик. Он не настоящий безумец. С головой у него все в порядке. Его все знают: он только строит из себя дурачка, обманом выпрашивая милостыню, пляшет у обочин, у магазинов и на рынках. Но он здоров. У него и дети есть. — Тут он глянул на меня, хотя по-прежнему обращался к мужчинам. — Это наш отец.
— Что? — воскликнул лысеющий.
— Да, — совершенно поразив меня, продолжал Обембе, — мы с Полом, — он указал на меня, — пришли сюда по велению матери. Она просила позвать отца домой, передать, что на сегодня довольно, но он отказался возвращаться.
Обембе стал делать умоляющие жесты, но безумец лишь озирался по сторонам в поисках какой-то пропавшей вещи и, казалось, вовсе его не замечал.
— Невероятно, — произнес темнокожий. — Чего только не услышишь и не увидишь в этом мире… Человек притворяется сумасшедшим, чтобы заработать на жизнь? Невероятно.
Покачивая головами, мужчины пошли прочь, напоследок велев нам молиться за отца, чтобы Господь коснулся его и открыл ему глаза на его алчность.
— Бог все может, — сказал темнокожий, — если просить с верой.
Обембе согласился и поблагодарил незнакомцев. Когда они удалились на приличное расстояние, я спросил брата, что это такое было.
— Тс-с-с, — сказал он, ухмыляясь. — Послушай, я испугался, что у этих людей и правда есть сила. Мало ли: три недели постились! Ну и ну! Вдруг они наделены силой, как Рейнхард Боннке, Кумуйи или Бенни Хинн — помолятся и исцелят Абулу? Оно мне надо? Если Абулу выздоровеет, то перестанет бродить по улицам и, — бог его знает — может, даже вообще из города уйдет. Ты ведь понимаешь, что это значит? Абулу уйдет от наказания после всего, что сделал. Нет-нет, я этого не допущу, только через мой тру…
Тут он осекся, увидев остановившихся посмотреть на безумца мужчину с женой и сыном примерно моего возраста. Абулу хихикал. А Обембе приуныл: нам снова мешали и безумец мог тем временем куда-нибудь убежать. В конце концов брат сделал вывод: это место — слишком людное, чтобы травить Абулу, и мы отправились домой.
* * *
На следующий день мы снова пришли к фургону, но Абулу на месте не оказалось. Мы отыскали его лежащим возле небольшой начальной школы, огороженной высоким забором. До нас долетали детские голоса: это школьники стройным хором декламировали стихотворения. Время от времени учительница прерывала их и просила похлопать друг дружке. Безумец вскоре поднялся с земли и принялся величаво расхаживать, заложив руки за спину — ни дать ни взять гендиректор какой-нибудь нефтяной компании. Недалеко от него валялся зонтик: оторвавшиеся от матерчатого купола спицы ребрами торчали в стороны. Неотрывно глядя на кольцо у себя на пальце, Абулу отбивал шаг и бубнил себе под нос: «В жены… отныне супруги… любовь… сочетаются браком… прекрасное кольцо… отныне супруги… ты… отец… сочетаются браком».
Когда безумец, продолжая невнятно бормотать, скрылся из виду, Обембе объяснил мне, что он изображает христианский свадебный обряд. Мы медленно, держась на почтительном расстоянии, последовали за ним. Миновали то место, где в 1993-м Икенна вытащил из салона машины мертвеца. Я прикидывал, насколько гибельна приготовленная нами отрава, и страх во мне разгорелся с новой силой. Стало жаль безумца, живущего, как бродячий пес, и питающегося чем придется. Абулу часто останавливался, оборачивался и принимал позу, словно модель на подиуме, вытягивая руку с кольцом. На этой улице мы еще ни разу не бывали. Абулу направился к бунгало, где на веранде две женщины заплетали косы третьей, сидевшей на стуле. Безумца криками и камнями погнали прочь.
Еще долго после того, как женщины вернулись на веранду — а они кричали ему, такому поганому, вслед, чтобы убирался, — он бежал, то и дело оборачиваясь. С его лица при этом не сходила похотливая ухмылка. Вскоре выяснилось, что по грунтовке, по которой мы шли, машины почти не ездили, потому что она упиралась в деревянный мост: длиной почти в две сотни метров, он тянулся над рекой Оми-Ала. Ребятня превратила дорогу длиной всего в несколько метров в игровую площадку: с обоих концов поставили по паре крупных камней, обозначив футбольные ворота. Поднимая пыль, ребята с криками гоняли мяч. Абулу следил за детворой с улыбкой. Затем, взяв в руки невидимый мяч, примерился к нему и с силой ударил. Чуть не упав при этом, он вскинул руки и заорал: «Го-о-о-ол! Это — го-о-о-о-ол!»
