* * *
Одной рукой Света стягивает под подбородком платок, другой прижимает к груди холодный хлеб. На Международном толпа народу, город, чуть солнце, оживает. Света сворачивает и мелко перебирает ногами. Под свежим снегом лед, валенки скользят. Рука отлетает в сторону, помогает удержать равновесие и потом снова ловит края платка, чтобы стянуть их. Холодный воздух успевает дотянуться до шеи, Света сжимается и идет осторожнее. Она борется с желанием достать хлеб и откусить от него. Вспоминает очередь – четыре часа, и кто-то умер, не дождавшись. Сворачивает, осталось немного.
В глубине сияющего марева улицы неровно хрустит на холостом ходу мотор, в машину сажают человека. Только через несколько шагов Света понимает, что человек, которого сажают, это Володенька. Она узнает его по посадке головы и по жесту рукой – так он взмахивает, когда говорит и волнуется. Сердце заполняет грудь целиком, Света приостанавливается и тут же бросается бежать. Валенки скользят, края платка подлетают вверх, она еле удерживает хлеб, но бежит. Мотор взревывает, вырываются из-под машины горячие серые клубы, секунду они бегут вровень, но Светины ноги тут же обмякают, а машина исчезает в желтом мареве. Света задыхается, тянет холодный воздух в дрожащую грудь, ловит края платка, поправляет хлеб, в глазах у нее ходят круги, она на ощупь пробирается к дому.
Через каждые пять ступеней ей приходится останавливаться, она приваливается к стене и, закрыв глаза, мучительно дышит. Каждый раз ей кажется, что придется остаться здесь, но ноги еще идут, и она поднимается вверх. Дверь туго поддается, падает на пол свернутая тряпочка, и Света зажимает рот рукой, чтобы не закричать. Кровь на старухином лице уже застыла, а само лицо уже пошло черными пятнами. Света поднимает тряпочку, закрывает дверь и, стараясь не смотреть на труп, заходит в квартиру. В комнате, в сумерках, из-за одеяла тянется по полу полоска света, у кровати стоит Володин мешок. Света вынимает хлеб и кладет его на стол, потом садится на кровать и раскрывает мешок. Достает свои письма, начинает перебирать их, но безразлично откладывает в сторону. Берет со стола хлеб и механически жует его. Глаза перебирают содержимое комнаты: табуретка, кровати, книги в углу, мешок, тряпье, буржуйка, доски, санки. Света замечает, что стало темно, затапливает буржуйку и прижимает к ней ладони. Из тишины рождается слабое гудение, и пока нагреваются стенки буржуйки, становится всё яснее гул самолетов. Взвывает воздушная тревога, Света чуть отнимает горящие ладони. Гул заставляет стены дрожать, так громко Света не слышала его никогда. Ладони остывают, и Света слышит: трещит досочка в буржуйке, захлебывается сирена, булькает в животе, внизу кто-то топает по полу, звякают стекла. Тихое скрипение, с которым расхлопываются раковины бомболюков. То, что теперь слышит Света, – это величавая немецкая музыка.
Санкт-Петербург, 2008
