Мне хорошо запомнился праздник День артиллерии 19 ноября 1944 года, когда меня и шофера нашего орудия наградили значком «Отличный артиллерист». Разумеется, это событие необходимо было обмыть. Решили махнуть километров за десять в небольшое местечко, где можно было разжиться бимбером (самогонкой).
Только уехали, прозвучала команда «Отбой» – сматывать манатки и переезжать на новое место. Хватились, а командира орудия нет, и «Студебекер» тоже куда-то исчез. Где они – никто не знал, а кто знал – молчал.
Вернулись награжденные часа через два веселые и пьяненькие. С собой еще прихватили несколько бутылок. Но тут уж не до шуток. Дело дошло до командира полка, а он – человек новый – взялся наводить порядок. Ну, без водителя не обойтись. Запасных шоферов нет. Поэтому ему десять суток губы после переезда на новое место. А мне хуже. Командир дивизиона еле-еле уговорил командира полка не отправлять меня в штрафную роту. Дело закончилось тем, что я месяц должен был отслужить рядовым связистом.
Наступила зима. Мы переправились на Мангушевский плацдарм южнее Варшавы и приступили к подготовке позиций для очередного наступления. К этому времени я уже отбыл наказание и снова вернулся в свой расчет.
На фронте наибольшее распространение имела русская гармонь. Потом начали появляться аккордеоны, на которых чаще всего исполняли советские песни. Тем интереснее было услышать незнакомую музыку. Недалеко от Варшавы наши войска вошли в небольшой польский поселок, и мы с водителем нашего «Студебекера» пошли искать воду для дозаправки радиатора. В одном из полуразрушенных домов мы услышали незнакомую музыку. Посередине комнаты, залитой водой, стоял стол, а на нем на карачках сидели два солдата и крутили ручку патефона, из которого лилась веселая песенка:
Вшистка една, вшистка една,
Вшистка една, рах-чах-чах.
С ней наша батарея и участвовала в боях за Варшаву.
После интенсивного продвижения на северо-запад полк занял город Бромберг. (Сейчас он в составе Польши и называется Быдгощ.) Проведенные здесь дни у многих надолго остались в памяти.
По приказу наркома обороны в зимний период всему личному составу действующей армии должны были ежедневно выдавать по сто граммов водки. Правда, часто эта водка растекалась где-то, не доходя до линии фронта. Зато в отдельных случаях, и не только зимой, ее выдавали для поддержания духа и в качестве поощрения. Делалось ли это по приказу наркома, мы не знали.
В нашем расчете слово «водка» звучало довольно часто.
Возможно, некоторые старики еще и сейчас помнят слова известной песни:
Налейте в солдатскую кружку
Мои боевые сто грамм.
Разговоры на эту тему обычно начинали солдаты старшего поколения – Гарош, Егоров и другие. А мы – молодежь – слушали и лишь мысленно представляли себе те довоенные выпивки. Собственного опыта многие из нас не имели.
Была ли праздником раздача водки? Для большинства, пожалуй, нет. В первую нашу фронтовую зиму молодые ребята иногда даже отдавали свою порцию «старикам». А вот ажиотаж вокруг этого события нарастал с каждым годом. Сейчас трудно сказать, насколько были оправданны те сто граммов. Однако можно точно утверждать, что уже в следующий осенне-зимний период практически все солдаты не просто ждали, а активно искали выпивки. И иногда такие случаи неожиданно возникали.
В городе Бромберг солдаты обнаружили спиртзавод. В большом зале находилось четыре огромных цилиндрических бака, наполненные спиртом. К их кранам сразу же выстроилась длинная очередь. Чтобы долго не ждать, кто-то выстрелом из пистолета пробил дыру в баке. Пример оказался заразительным, и очень скоро все они были продырявлены. Мы еще продолжали наполнять свои канистры, когда в зал буквально влетел долговязый солдат. Оглянувшись по сторонам и не найдя никакой посудины, он неожиданно стал на карачки и прильнул губами к большой луже на бетонном полу. Потом завод пылал ярким пламенем. Сгорело и несколько близлежащих домов.
Для наведения порядка замполит дивизиона обнюхивал все канистры, притороченные к бензобакам и, если обнаруживал спирт, сразу же выливал его на землю. Шоферы, разумеется, не могли этого допустить и, спасая драгоценную жидкость, заливали ее в систему охлаждения двигателей. К счастью, ни одна машина не взорвалась.
После этих событий наш полк продолжил движение на запад, ежедневно проходя по 15–20 километров, а то и больше. Немцы слабо сопротивлялись, и в лесах иногда оставались группировки противника, ликвидацией которых занимались специальные части.
Следующая наша остановка была вблизи города Шнайдемюль. Шума боя не было слышно, и нам показалось, что пехота и танки ушли далеко вперед. И действительно, вскоре это было подтверждено разведкой, сообщившей, что в городе окружена довольно большая группа немецких войск.
День подходил к концу, и командир полка отдал приказ занять огневые позиции и выставить охранение. А утром цыган Фатеев залез на дерево, осмотрел окрестности и обнаружил, что метрах в трехстах от батареи находятся окопы против ника, а рядом расположилась наша пехота. Обстановка была относительно спокойной, и огневки занялись своими делами, которых, как всегда, было много. У меня, в частности, не было хорошей ложки, а деревянная сломалась. Да и пользоваться ей было неудобно. Нужно было искать приемлемый выход. Нашел его сержант из соседнего расчета, до войны работавший в колхозе кузнецом. Он предложил изготовить несколько ложек из металла. Для этого нужно было всего лишь найти сбитый самолет, где-нибудь раздобыть тигель – сосуд для плавки металла и вырезать из твердого дерева нечто вроде матрицы и штампа по форме ложки. Металл и тигель мы нашли еще неделю назад. И теперь Гарош выбрал подходящее полено и занялся изготовлением матрицы, а я разжег паяльную лампу, накрошил в тигель кусочки металла и начал их разогревать. Потом пришел наш кузнец, довел расплавленный металл до нужной кондиции, вылил его в матрицу и осторожно прижал деревянной крышкой, служившей штампом. Через несколько минут из деревяшки выпал предмет, напоминающий ложку. Еще около часа ушло на ее охлаждение и обработку сначала напильником, а потом наждачной бумагой. Первая ложка оказалась толстой и тяжелой. Но после подчистки матрицы следующие изделия оказались вполне пригодными для употребления. К обеду общими усилиями были изготовлены три приличные металлические ложки. Одна из них досталась мне и до сих пор хранится у меня среди вещей, побывавших на фронте.
Утром следующего дня в Шнайдемюле было совсем тихо, и у нас возникло подозрение, что немцы ушли из города в близлежащий лес. И вскоре наши разведчики эти опасения в полной мере подтвердили.
Мы уже заканчивали обед, когда раздался гул немецких самолетов и над нами зависло множество парашютов, к которым были прикреплены ящики и мешки с продуктами. И самое интересное, что многие из этих воздушных посылок приземлялись в хорошо просматриваемых местах, но к ним никто не приближался. Да и вообще, немцев поблизости не было видно. Потом все стало ясно. Ночью противник сумел выйти из окружения, а сброшенные для него продукты достались нам, и этим наши ребята не преминули воспользоваться. Вскоре на батарее появились ящики с тушенкой, мешки с сухарями и даже коробки с шоколадом.
