Ни злобы, ни обиды. Только глубокое сочувствие.
И еще про одну медсестру хотелось бы рассказать.
Маша – санинструктор первого дивизиона. Невысокая коротко остриженная белобрысая девчонка из Подмосковья. На фронт попала вместе с нами в ноябре 1943 года. Раньше, видимо, не брали по возрасту. Насколько нам было известно, никто к ней особенно не приставал. Может быть, потому, что была она некрасивой, скорее смахивала на угрястого деревенского подростка. О ее храбрости не ходили легенды, хотя обязанности свои она выполняла добросовестно и часто выносила из боя не только наших артиллеристов, но и пехотинцев. Можно было только удивляться, как такая маленькая девчонка могла тащить на себе здоровенных мужиков. А такое бывало не так уж редко.
Командир взвода управления лейтенант Домрачев и старшина Малыкин возвращались из разведки в ближние тылы противника. Уже перейдя линию фронта и поднимаясь по заросшему кустарником косогору, они попали под сильный минометный огонь. Пришлось залечь, как можно плотнее прижавшись к сырой осенней земле. Лежать пришлось довольно долго, так как немецкие минометчики начинали палить, как только наши поднимали голову и пытались уползти.
Неожиданно на Малыкина скатилось несколько комков земли. Посмотрев вверх, он увидел Машу – всю в грязи, в съехавшей набок каске. Похоже, что она в буквальном смысле слова носом рыла землю.
– Зачем ползла, глупая? У нас все в порядке! – крикнул старшина, почти не поднимая головы.
– А я смотрю, все лежите и лежите. Думаю, может, что надо.
Потом как ни в чем не бывало проворно поползла вверх по косогору. И самое интересное, что немцы ее не заметили, а разведчикам пришлось еще довольно долго выжидать удобного момента, чтобы уползти с опасного места.
Солдаты никогда не видели Машу в обществе одного мужчины. Когда не было боев, она обычно помогала повару или вместе с разведчиками и связистами сидела у костра. И вдруг прошел слух: Маша влюбилась. И в кого! В самого красивого офицера – командира второй батареи капитана Красикова.
Нам было известно, что Красиков ленинградец, окончил артучилище и сразу же попал на фронт. В нашу часть прибыл из госпиталя. Был он строгим и сухим человеком, не допускавшим даже мысли о панибратстве с подчиненными. Несмотря на это, солдаты относились к нему с уважением и некоторой симпатией.
Первым заметил перемену в Машином поведении старый повар Чиринтаев. Возясь у полевой кухни, он все время находился между жаром топки и холодным ветром, а иногда и под дождем, из-за чего страдал хроническим насморком. И нередко бывало, что, когда он стоял на подножке кухни и помешивал черпаком в котле, из его огромного малинового носа медленно опускалась тонкая ниточка. Время от времени Чиринтаев шумно втягивал ее назад, но через минуту-другую она снова нависала над варевом. Брезгливые люди, видя повара в таком положении, обходили кухню стороной, а большинство посмеивалось и не обращало внимания. Только одна Маша пыталась бороться. Для этого она собирала шелковые мешочки из-под артиллерийских зарядов, делала из них нечто вроде носовых платков и десятками дарила их Чиринтаеву.
Теперь Маша все реже подходила к кухне и почти не общалась со старым поваром. Зато она часто появлялась среди солдат второй батареи или задумчиво бродила где-нибудь на опушке леса. Похоже, что и Красиков был к ней неравнодушен. Он старался проводить ее с НП на батарею, помогая перепрыгнуть через окоп, или осторожно переводил по срубленному дереву через ручей.
Был март, война явно приближалась к концу, и многие уже задумывались о послевоенной жизни. Вскоре Маша перебралась к Красикову в землянку. Она буквально на глазах расцвела и, по мнению многих солдат, стала даже красивой. Не прошло это бесследно и для капитана. Он как-то подобрел и уже не так строго, как раньше, смотрел на мелкие прегрешения своих подчиненных. Словом, всем было ясно, что молодые счаст ливы и любят друг друга. И ни у кого, даже у самых отъявленных циников, язык не поворачивался назвать Машу ППЖ.
Закончилась война. Разрядка четырехлетнего нервного напряжения в первые послевоенные годы оказалась неожиданной. Среди советских военнослужащих начались пьянки и веселое общение с немками. Красиков много пил с офицерами и часто заводил разговор о Маше. Теперь предстояло сделать выбор: либо они узаконят свои отношения, либо ее демобилизуют и в ближайшие дни отправят в Россию. Многие офицеры уговаривали Красикова бросить эту замухрышку. Ведь он такой видный мужчина, всегда найдет себе красивую женщину.
И Красиков дрогнул. Маша несколько раз пыталась с ним серьезно поговорить. Но он каждый раз уходил от разговора или был пьян.
Наконец пришел приказ о демобилизации, и вскоре женщины должны были уехать из части.
Вечером Маша побежала к капитану, который теперь имел комнату на втором этаже в одном из офицерских коттеджей неподалеку от казарм. Сама же она жила на территории части вместе с медперсоналом санроты. Комната Красикова оказалась открытой. На столе стояли грязная посуда и несколько пустых бутылок от бренди. А из-под подушки торчала кобура с пистолетом ТТ. Было совершенно очевидно, что ждать не имело смысла.
В эту ночь Маша не сомкнула глаз. Утром она привела себя в порядок и снова пошла к знакомому коттеджу. На этот раз дверь была закрыта. Выйдя на лестничную клетку, она тихо вылезла через окно на широкий карниз и, сделав несколько шагов, оказалась перед открытым окном. Красиков в верхней одежде и сапогах лежал на кровати с полуоткрытым ртом и похрапывал. В комнате было по-прежнему грязно и неуютно.
Постояв с минуту, Маша вынула из кармана ТТ и, не целясь, дважды выстрелила в капитана. Затем бросила пистолет в комнату, спрыгнула на клумбу и быстро пошла в часть.
Она промахнулась. И дело решили не раздувать. Через два часа демобилизованные женщины грузились в вагоны поезда. Среди них была и Маша. Почти все ребята батареи пришли проводить эту замечательную девушку. А ее заплаканное лицо почти закрывали распущенные волосы и платок. Но она старалась улыбаться и отчаянно махала рукой, когда вагон уже тронулся.
Спустя несколько дней Красиков стрелялся, но остался жив. После возвращения из госпиталя его разжаловали в рядовые и демобилизовали. В солдатской форме, стриженный под машинку – это был уже совершенно другой человек, ничего общего не имевший с нашим строгим и всегда опрятно одетым командиром батареи. Потом кто-то рассказывал, что уже в Бресте Красикова встретила Маша.
Многие знавшие эту историю, наверное, и сейчас с нежностью вспоминают нашего санинструктора Машу Белову. Надо полагать, теперь уже Красикову.
Во второй половине войны возникла широкая волна переписки тыла с фронтом. Масса людей писала на передовую незнакомым солдатам и офицерам. Этому в большой степени способствовало радио, ежедневно передававшее письма фронтовиков и номера их полевой почты. Не миновало это и нашей батареи.
Радист Дронов, наверное, был отличником в школе. Делал он все обстоятельно и очень аккуратно. Зачем и что он написал на радио, никто не знал. Но когда почтарь начал приносить ему каждый день десятки писем, все, естественно, были заинтригованы.
