В 1903 году Мэйбл Бердслей вышла замуж за актера Джорджа Билби-Райта, который был на шесть лет моложе ее. Их бракосочетание одно из первых проходило в Вестминстерском соборе. Винсент Бердслей к этому времени вернулся в лоно семьи. Он тоже принял католичество. Умер Винсент в 1909 году на руках у жены.
На этом страдания Элен не закончились. В 1912 году серьезно заболела Мэйбл. Мать ухаживала за ней в течение четырех лет. Достоинство, с которым болела Мэйбл, описано У. Б. Йейтсом в трогательной серии стихотворений «Об умирающей даме». Элен пережила дочь на 16 лет – она скончалась в 1932 году.
После смерти Обри Бердслея споры о его феномене не прекратились. Критики признали, что его влияние на книжную графику своего времени было огромным, но высказали сомнения в долговечности этого влияния. Они ошиблись. Благодаря тому, что почти все работы Обри публиковались в книгах и периодических изданиях, то есть массовыми тиражами, интерес к его творчеству быстро распространился в Европе и Америке. Его характерные стилистические приемы стали имитировать по обе стороны Атлантики. Бердслей всегда настаивал на том, чтобы его называли реалистом, но наиболее частому копированию подвергались декоративные элементы его работ. Замечание Обри о том, что реалистическое искусство художников предыдущего поколения становится декоративным искусством следующих за ними, осуществилось почти буквально.
В статье о стиле ар-нуво, завоевавшем мир, написанной в 1898 году, Глиссон Уайт назвал Обри Бердслея одним из его основателей. По словам Уайта, Бердслей взял национальную британскую традицию декоративной иллюстрации, заложенную Уолтером Крейном и Уильямом Моррисом, и освободил ее от «ухищрений» художников Средних веков и даже Ренессанса, так что она смогла объединять дух обоих периодов с другими, более современными веяниями, почерпнутыми из японской живописи, французского плаката и иных источников. В этой эклектичной смеси «единственным фактором… который произвел своеобразную революцию, несомненно, было его мастерское использование массивных пятен черного цвета в сочетании с фантастическими, нервными, линиями, почти не связанными с природой или вообще не имеющими отношения к ней» [8]. Уайт утверждал, что на страницах почти всех периодических художественных изданий ощущается влияние творчества мистера Бердслея. Это влияние не всегда оказывалось благотворным, а подражатели часто бывали «просто абсурдными», но отрицать новую энергию, которую Обри принес в декоративное искусство, нельзя. И другие иллюстраторы набрались мужества, чтобы порвать с реализмом и академическими условностями [9].
Уайт видел у истоков модерна Бердслея, Бердслея и еще раз Бердслея, ни словом не упомянув о вкладе Тулуз-Лотрека, Альфонса Мухи и других художников. В этой оценке была истина, как и в его заключении: главный урок, который следовало извлечь из «оргии буйных экспериментов» того времени, гласил, что единственный долговечный стиль – тот, который художник разрабатывает для себя. Забыт будет не Бердслей, а его последователи, хотя имитаторам какое-то время удастся погреться в лучах его славы.
Мало кто пытался трансформировать художественное видение Бердслея и гармонично совместить его со своим стилем. Сидни Сайм, Остин Осман Спэр, Джон Остен и Гарри Кларк заимствовали элементы его техники, но остались верны себе. Такого же равновесия удалось достичь американцу Уиллу Брэдли. Шотландцы Чарлз Ренни Макинтош и сестры Макдональд добились того, что можно назвать художественным синтезом. Кстати, когда рисунки Бердслея выставлялись в Институте изящных искусств в Глазго, работы Макинтоша висели рядом. Немецкие иллюстраторы Франц фон Байрос и Томас Теодор Гейне считали, что навсегда в долгу перед Обри Бердслеем. Он имел преданных учеников в Брюсселе и Барселоне.
Встреча с Бердслеем в Дьепе летом 1897 года произвела глубокое впечатление на Сергея Дягилева. В 1898 году, когда Дягилев, чтобы вывести русскую культуру из «мертвящего сна», основал группу «Мир искусства», а потом и одноименный журнал, он первым делом заказал Д. С. Макколлу статью о Бердслее. Его влияние отразилось в некоторых ранних композициях Леона Бакста – художника, сценографа, книжного иллюстратора, мастера станковой живописи и театральной графики, видного деятеля объединения «Мир искусства» и театрально-художественных проектов С. Дягилева. Смелые эксперименты Обри с формами, несомненно, были известны Кандинскому, Клее, Матиссу и Пикассо, и в их движении к абстракции и упрощению явно прослеживается продолжение его стилистических инноваций
[126].
А вот влияние Бердслея на своих соотечественников скоро рассеялось как дым. Смерть королевы Виктории и кончина многих культовых фигур 90-х годов – Уайльда, Доусона, Джонсона, Харленда – разделили не только века, но и эпохи. Жизненная энергия стиля ар-нуво исчерпала себя быстро, а Первая мировая война породила совсем другую эстетику жизни и смерти.
И все-таки Бердслея ждала слава. Он стал удивлять – и шокировать! – послевоенное поколение. Журналист Сидни Хорлер, писавший в 30-е годы ХХ столетия, говорил, какое впечатление произвела на него «История Венеры и Тангейзера»: «Я прочитал лишь три строчки и ощутил непреодолимую тошноту…» Другие оказались не столь чувствительными. Бердслей всегда привлекал мятежные души, которые искали в дерзкой индивидуальности его стиля поддержку собственным еретическим позициям. Долговечным, а может быть вечным, наследием Обри стала его манера рисовать. Он предлагал заглянуть в запретный мир трех «э» – эстетики, эротики, эклектики [10].
Рональд Фирбэнк, пытавшийся убедить Гранста Ричардса принять к публикации его роман «Тщеславие», взывал к духу Бердслея: «Чем плоха моя история? Несомненно, она лучше большинства других. Я пытался сделать нечто похожее на то, что Бердслей сделал в своих иллюстрациях к “Похищению локона”!» Тронутый такой горячностью – или обещанием, что Фирбэнк оплатит стоимость тиража? – Ричардс смягчился.
Более удивительным стало заявление Д. Г. Лоуренса о его долге перед Бердслеем. В его первом романе «Белый павлин», кстати автобиографическом, главный герой часто смотрит альбом Бердслея, и эти рисунки дают импульс к пробуждению его сексуальности. Такой же знак равенства между творчеством Бердслея и эротическим подтекстом своих произведений ставил Уильям Фолкнер, лауреат Нобелевской премии по литературе 1949 года. Аллюзии на работы Обри часто встречаются в его сочинениях [11].
Бердслей не стал реликтом прошлой эпохи для следующих поколений. И тем не менее, хотя 1904 году Джон Грей опубликовал сильно отредактированные письма Обри Раффаловичу как свидетельство крепнущих религиозных убеждений художника, а Росс расширил свой панегирик к иллюстрациям для «Вольпоне» до небольшой книги, ни одной биографии Бердслея не было написано. Некоторые надеялись, что этот труд возьмет на себя Мэйбл. Она действительно написала короткую биографическую статью для немецкой энциклопедии живописи, но большее оказалось ей не по силам. Джон Лейн собирался написать о том, кого он открыл миру, после выхода на пенсию, но лишь начал собирать материалы. Он умер в 1925 году, так и не осуществив задуманное. Книготорговец и библиофил Р. Э. Уолкер, который собирал рабочий материал о Бердслее одновременно с Лейном и соперничал с ним в этом, опубликовал интересные биографические статьи в ряде справочных изданий, вышедших ограниченным тиражом, но до составления полноценной биографии так и не дошел. Первое подробное жизнеописание Бердслея сделал Халдейн Макфолл. Его книга была опубликована в 1928 году.
