Националисты, считавшие Столыпина своим лидером, искренне скорбели о его гибели и призывали проникнуться его заветами: «П.А. Столыпин был человек подвига. Ему не пришлось проявить себя в «сражении», но в «борьбе» он был героем. Однако «высший подвиг» он свершил в последние минуты своей жизни, когда во время жестоких страданий проявил необычайное «терпение», а на совершенное по отношению к нему смертоносное злодеяние ответил не гневом и проклятиями, но «любовью» к дорогой ему стране, к родному народу и «мольбою» за обожаемого им Монарха. Теперь необходимо широким кругам мыслящей России проникнуться заветами П.А. Столыпина, необходимо воспитать в себе русских граждан и стать на служение Родине
[489].
Октябристы, разошедшиеся по некоторым вопросам со Столыпиным в последний период его премьерства, в отличие от националистов, подчеркивали конституционализм покойного министра. «П.А. был убежденным сторонником народного представительства в России»
[490], – говорил Н.П. Шубинский на заседании ЦК Союза 17 октября, посвященном памяти Столыпина. Кадеты не считали Столыпина конституционалистом, но среди них, особенно среди представителей правого крыла кадетской партии, были приверженцы его твердой политики, направленной на обуздание революции.
Однако скорбь по поводу гибели Столыпина не была всеобщей. Показательно, что в отрицательном отношении к Столыпину сомкнулись два противоположных полюса: крайне правые и крайне левые. Подтверждая старую истину, что крайности сходятся, черносотенный иеромонах Илиодор, попортивший премьеру много крови при жизни, отказался отслужить по нему заупокойную панихиду и заявил, что будет служить благодарственный молебен: «Столыпин умер – и Бог с ним». Черносотенное «Русское знамя» отзывалось о Столыпине как о слабом политике, чей уход только поможет русскому делу.
Такой же подход был характерен для революционной прессы. В.И. Ленин откликнулся на покушение статьей «Столыпин и революция», в которой говорилось: «Умерщвление обер-вешателя Столыпина совпало с тем моментом, когда целый ряд признаков стал свидетельствовать об окончании первой полосы в истории русской контрреволюции. Поэтому событие 1-го сентября, очень маловажное само по себе, вновь ставит на очередь вопрос первой важности о содержании и значении нашей контрреволюции». В гибели Столыпина вождь большевиков увидел доказательство приближающейся революции: «Столыпин умерщвлен был тогда, когда стучится в дверь новый могильщик – вернее, собирающий новые силы могильщик – царского самодержавия»
[491].
После Октябрьской революции 1917 г. имя Столыпина жило в двух мирах. Русская эмиграция в подавляющем большинстве видела в нем самого крупного государственного деятеля, потерпевшего крах царствования. Оказавшиеся на чужбине министры и политики в своих мемуарах и статьях воздали должное Столыпину. Даже в крайне критических мемуарах В.И. Гурко, которые неоднократно цитировались в книге, была оценена самоотверженность премьер-министра. В.Н. Коковцов предпочел умолчать о своих расхождениях со Столыпиным, сосредоточив внимание на тесном сотрудничестве с премьер-министром, чьим преемником он был назначен. Бывшие министры иностранных дел А.П. Извольский и С.Д. Сазонов поведали о том, что внимание Столыпина не было ограничено только вопросами внутренней политики. А.П. Извольский говорил о желании Столыпина привлечь к управлению общественных деятелей, С.Д. Сазонов с горечью писал: «Принято думать, что не бывает незаменимых людей. Может быть, это и верно при правильном течении государственной жизни. В моменты острых политических пароксизмов это безусловно не так. В России Столыпин был единственным человеком, способным удачно бороться с революцией и победить ее»
[492].
К теме «Столыпин и революция» постоянно возвращались в своих воспоминаниях В.В. Шульгин и В.А. Маклаков. Они оба, националист и правый кадет, разделяли восхищение Столыпиным и сокрушались, что его безвременная гибель способствовала торжеству разрушительных сил. Бывший легальный марксист П.Б. Струве, ставший правым либералом, вспоминал о своих беседах со Столыпиным: «У него было какое-то предчувствие русской революции именно в той катастрофической форме, в которой она осуществилась»
[493]. Бывший лидер октябристов А.И. Гучков с горечью говорил об отношении Николая II к премьеру, который якобы «заслонял» монарха: «Был государь маленький, вроде Вильгельма I, – он взгромоздился на плечи такого гиганта, как Бисмарк… Какие могут быть счеты, заслонять… Та очень скромная популярность, которой Столыпин пользовался, довольно одинок он был… В противоположность многим другим министрам Столыпин никогда [не позволял себе] ни одного слова осуждения, ни цитирования какого-нибудь факта, который мог бы представить государя с непривлекательной стороны. Наоборот, все, что только можно было делать хорошего, он приписывал государю»
[494].
В эмигрантских кругах не было недостатка в желающих воспользоваться именем Столыпина для собственных политических целей. Так, Ф.Т. Горячкин, выступавший от лица русских православных фашистов в Харбине, провозгласил Столыпина «первым русским фашистом»: «Петр Аркадьевич Столыпин был своеобразный, даже гениальнее современного Бенито Муссолини»
[495]. В Харбине русскими фашистами во главе с К.В. Родзаевским была создана «Столыпинская академия». Разумеется, Столыпин не имел никакого отношения и идеям, которые впоследствии легли в основу фашистской идеологии.
В послевоенную эпоху были изданы воспоминания Марии Бок о ее отце П.А. Столыпине. Мемуары дали возможность увидеть Столыпина в кругу семьи, узнать бытовые подробности о его жизни и работе. Многое для популяризации имени отца сделал Аркадий Петрович Столыпин, являвшийся членом народно-трудового союза. В 50-х гг. вышла книга А.В. Зеньковского «Правда о Столыпине»
[496], рассказывающая о плане коренных преобразований, в составлении которого автор якобы помогал Столыпину. Книга произвела сенсацию, но до сих пор оставляет сомнения в достоверности сообщаемых автором сведений. Наверное, не случайно книга А.В. Зеньковского была опубликована спустя много-много лет после гибели Столыпина, когда почти все, кто его знал и кто с ним действительно сотрудничал, уже сошли в могилы и не могли высказать веское суждение по данному поводу.
