Задержанный публикой, Богров был вытащен в буфетную комнату и передан в распоряженье судебных властей. При обыске у него отобран театральный билет на кресло за № 406.
Вслед за тем жандармский ротмистр Самохвалов, по приказанью подполковника Кулябки, произвел в квартире Богрова обыск, во время которого чины билетного бюро и один околоточный надзиратель, по явной несообразительности и растерянности, обращались в эту квартиру по телефону с такими вопросами, что если бы помещенье не было уже занято полицией, то жильцы его получили бы достаточное предупрежденье о возможности у них обыска.
Покинув театр, подполковник Кулябко направился в Европейскую гостиницу, к генералу Курлову, и они пришли к заключенью о необходимости отправления Богрова в охранное отделенье для допроса, причем генерал Курлов полагал, что эта мера, благодаря беседе с Богровым самого Кулябки, может привести Богрова к указанию его соучастников. Ввиду сего Кулябко поручил полицейскому приставу отвезти Богрова в охранное отделенье, но прокурор Судебной Палаты не допустил этого, и обвиняемый был отправлен в Киевскую крепость. На следующий день генерал Курлов вновь возбудил перед судебными властями вопрос о допущении подполковника Кулябки в место заключенья.
На состоявшемся затем 9 сентября заседании Киевского Военно-окружного Суда Богров, признанный виновным в принадлежности к партии анархистов-коммунистов и в предумышленном лишении жизни Статс-секретаря Столыпина, присужден к смертной казни, каковой приговор приведен в исполнение 12 того же сентября, до начала настоящего расследования.
В ночь на 2 сентября Кулябко, с одобрения Генерал-лейтенанта Курлова, приступил к обыскам и арестам, назначение коих совершенно неясно. В число подлежавших задержанию 78 человек были включены родственники Богрова в разных городах и лица, упоминающиеся в прежних его заявлениях, извлеченных из архивов охранного отделения, а также и те, адреса коих были найдены при обыске в его квартире, без всякого указания на преступный характер их отношений к Богрову. При этом произошел ряд недоразумений, как, например, было дано поручение обыскать дворянина Леонтовича, не имевшего безусловно никакого отношения к делу, старика буфетчика генерал-губернатора и т.п. Все означенные обыски оказались безрезультатными.
В объяснениях своих на расследовании генерал Курлов, статский советник Веригин и полковник Спиридович категорически отрицали всякую осведомленность свою о том, что Богров был допущен на гулянье в сад Купеческого собрания и в городской театр, причем генерал Курлов заявил, что он на такую меру никогда не согласился бы, как противоречащую основным его взглядам, проводившимся им неуклонно за время бытности в должностях Товарища Министра Внутренних Дел и Командира отдельного корпуса жандармов. Спиридович кроме того намекал, что во всем этом случае от него что-то умышленно скрывали, но определенных разъяснений не представил.
С своей стороны, подполковник Кулябко утверждал противное, доказывая, что о посещении Богровым Купеческого сада и спектакля было известно всем означенным должностным лицам. При оценке этого противоречия нельзя не отметить, что каждое из приведенных заявлений имеет в своем основании вполне понятные побуждения. В то время, как для подполковника Кулябки, в видах устранения ответственности, весьма важно сослаться на приказания начальства, прочие прикосновенные чины заинтересованы в признанье Кулябки, действовавшего самовольно без их ведома и согласия.
По поводу означенных разногласий надлежит, помимо изложенных выше фактов и соображений, принять во внимание еще и нижеследующие обстоятельства.
Из справок, собранных в Департаменте полиции и Штабе корпуса жандармов, оказалось, что каких-либо циркуляров и приказов, воспрещающих использование секретных сотрудников для целей охраны, издаваемо генералом Курловым не было и в этом отношении действовал лишь циркуляр от 3/7 октября 1907 г. за № 136287, преподанный задолго до вступления его в должность Товарища Министра; им же был сделан ряд определенных указаний на недопустимость безграничного доверия к сотрудникам, каковые распоряжения именно в настоящем деле оказались грубо нарушенными всеми руководителями розыска.
Затем полковник Спиридович в своем показании пояснил, что уже после 1 сентября, в разговоре генерала Курлова с ним и Веригиным относительно посещения Богровым сада Купеческого собрания, генерал высказал, что об этом обстоятельстве ему не было известно, но Веригин заметил, что, как ему кажется, Кулябко докладывал генералу и об этом. Ответив отрицательно, генерал Курлов переменил тему беседы. Тот же полковник Спиридович на допросе высказал уверенность, что, поскольку он знает Кулябку, последний не мог бы взять единолично на себя допуск Богрова в театр.
Богров на первом допросе у судебного следователя в ночь на 2 сентября, будучи вне всякой возможности снестись каким-либо образом с Кулябкой, удостоверил, что снабжение его билетом в театр было решено при участии Веригина утром 1 сентября. Равным образом, подполковник Кулябко в ту же ночь на вопросы лица прокурорского надзора заявил, что Богров был на спектакле с ведома генерала Курлова, Веригина и Спиридовича. В дальнейшем Кулябко добавил, что из докладов его генералу Курлову о двукратной посылке Богрова из театра домой у Товарища Министра не могло оставаться сомнений, что Богров находился в то время в театре. По утверждению же генерала Курлова, он из разговора с Кулябкой в театре понял, что Богров не находился на спектакле, а приезжал туда для извещения Кулябки о положении дела. Однако это объяснение не может быть признано основательным, так как трудно допустить, чтобы Товарищ Министра, видя, что сотрудник для докладов должен ездить в театр, не приказал немедленно Кулябке покинуть таковой для свиданий с агентом. Кроме того, в своих объяснениях с прокурором Киевской Судебной Палаты тотчас после покушения генерал Курлов высказал, что о пребывании Богрова в театре он впервые узнал там же из докладов начальника охранного отделения. В этом вопросе нельзя не признать особого значения за приводимой Кулябкою подробностью из переговоров, происходивших у него в театре с генералом Курловым, который по поводу посылки Богрова домой для проверки пребывания там «Николая Яковлевича» выразил вновь часто повторявшееся беспокойство, что означенный шаг Богрова может «провалить» его. Вместе с тем, ссылка Кулябки на то, что Богров маскировал свои возвращения домой необходимостью взять перчатки, с очевидностью доказывала генералу Курлову, что Богров занимает место в театре. Наконец, с полной несомненностью установлен факт, что Богров открыто находился в том самом партере зрительного зала, в котором были Веригин и Спиридович, из коих первый виделся с ним утром, а Спиридович настолько хорошо помнил Богрова в лицо, что узнал его даже в момент крайнего волнения, намереваясь нанести ему удар саблей. При указанных условиях представляется совершенно невероятным, чтобы Кулябко пропустил Богрова в театр с намерением скрыть это распоряжение от своих ближайших друзей и генерала Курлова, осведомленного о всех мелочах розыска по этому делу.
Оценка распоряжений должностных лиц, принимавших участие в осуществлении мер охраны во время Киевских торжеств, приводит к заключению, что вследствие допущения Мордки Богрова в сад Купеческого собрания 31 августа и на парадный спектакль в городской театр 1 сентября 1911 г. возникала чрезвычайная опасность для Вашего Императорского Величества и Богров получил возможность выполнить свое злодеяние в отношении покойного Председателя Совета Министров. Описанное положение, в котором оказался Богров, создалось при участии должностных лиц, ввиду чего распоряжения их в этой области должны быть отнесены к числу нарушений, имевших весьма важные последствия.
