Менее оптимистично звучал всеподданнейший отчет за 1904 г. Саратовский губернатор указывал на «отсутствие в народном сознании революционных идей», но одновременно констатировал «коренное неустройство в крестьянской жизни». Он отмечал «бурные события в деревнях, являющиеся грозным предостережением», а также «то общественное движение, которое поднялось в России осенью минувшего года». Столыпин имел в виду «банкетную» или «закусочную» кампанию осени 1904 г., проводившуюся под предлогом празднования юбилея судебной реформы. Участники банкетов (врачи, учителя, адвокаты, земские деятели) произносили антиправительственные речи, принимали петиции с требованием конституции и политических свобод. Столыпин упоминал, что в Саратовской губернии банкетная кампания вышла за рамки городов: «Были попытки устраивать такие банкеты и в селах под предлогом елок и публичных чтений в общественных помещениях»
[127].
Всеподданнейший отчет за 1905 г. не был подготовлен, так как саратовскому губернатору было не до отчетов. О том, что происходило в губернии, мы можем судить либо из докладов и телеграмм губернатора Министерству внутренних дел, либо из его личной переписки с женой О.Б. Столыпиной. Эта переписка особенно впечатляет, поскольку Столыпина не сдерживали служебные формальности и он иногда позволял себе проявить эмоции. Он откровенно называл происходившее «пугачевщиной». Когда-то во времена Пугачевского бунта один из представителей боковой линии рода капитан Данила Столыпин был зверски убит пугачевцами в Краснослободске. С тех пор в семье сохранились рассказы о подземных пещерах, в которых тщетно пытались укрыться от расправы помещики. Теперь Столыпин воочию увидел русский бунт, бессмысленный и беспощадный. «Про уезд лучше не писать Тебе, – сообщал он жене, – две усадьбы сожжены и разграблены так, что пахать можно… Крестьяне хотят идти жечь и грабить дальше, но посланные мною драгуны остановили движение своим появлением… Помещики в панике отправляют в город имущество, жен и детей. В других уездах тоже вспыхивает то тут, то там. Еле поспеваешь посылать войска, которых мало…»
[128]
Аграрными волнениями были охвачены 175 из 281 волости Саратовской губернии. Столыпин мчался от одной мятежной деревни к другой. Один из земских начальников оставил воспоминания об этих поездках. Надо отметить, что старый чиновник был ретроградом, которого до глубины души возмущали либеральные замашки молодого губернатора. Он с негодованием писал, что в селе Ключи крестьянские уполномоченные разговаривали с губернатором в самом грубом тоне, а он кивал головой и обещал прибавку земли. С тем большим удовольствием земский начальник описал финал поездки. В селе Большая Капель крестьяне, по его словам, «дерзко начали предъявлять Столыпину такие невероятные требования главным образом по съему земли в экономии княгини Гагариной, что Столыпин, наконец, не выдержал и разразился относительно их бранью, называя негодяями и мерзавцами. Крестьяне, видимо, не ожидали этого и сразу опешили»
[129].
К аграрным волнениям добавились проблемы с саратовским земством, которое традиционно считалось либеральным и фрондирующим. Летом 1905 г. в Поволжье свирепствовала холера. Тем не менее земские деятели не прекращали борьбу с губернатором. «А господа земцы готовят сюрпризы, – писал Столыпин, – врачи Балашовского уезда решили, что недовольны тем, что я не исполнил их требований, и все с 15 июля выходят в отставку – бросают больницы, амбулатории, уходят и все 40 фельдшеров. К ним присоединяются 3 уезда, а затем, вероятно, вся губерния». В результате губернатору пришлось спасать забастовавших врачей. Саратовский земский деятель Николай Львов вспоминал, как вместе с медиками укрылся в балашовской гостинице: «Рассвирепевшие буяны ломились в ворота гостиницы и, выломав их, ворвались во двор, ища свои жертвы… Приехал губернатор. Из окон моей комнаты было видно, как начальник губернии вошел в толпу и что-то говорил ей… Затем губернатор поднялся наверх и заявил, что те, кто собрался ехать, могут в полной безопасности отъезжать. «Ни один волос на вашей голове не будет тронут» – эти слова губернатора врезались в мою память»
[130].
Столыпин вывел из-под удара врачей с опасностью для собственного здоровья, что он по мере возможности пытался скрыть в телеграмме супруге: «Сегодня в Балашове погромчески настроенная толпа [напала] на врачей, которых мне всех удалось спасти, несколько врачей избито, два дома разгромлены. Защищая врачей, я получил незначительный ушиб пальца. Совершенно здоров!»
[131] На самом деле Столыпин получил не пустяковый ушиб пальца. Камень, брошенный из толпы, попал в больную правую руку, и с той поры она стала работать гораздо хуже. Балашовская история имела характерное продолжение. Столыпин отправил земских служащих в безопасное место, дав им сильный конвой. Но казаки разделяли настроение погромной толпы. По дороге конвоиры выпороли врачей нагайками. Об этом возмутительном случае саратовский губернатор доложил царю. На полях доклада Николай II дал такую оценку поступку конвоиров: «Очень хорошо сделали!»
Осень 1905 г. принесла новые тревоги. О положении в самом Саратове можно судить по телеграмме за подписью П.А. Столыпина, адресованной министру внутренних дел А.Г. Булыгину от 16 октября 1905 г.: «Сегодня [в] загородной роще близ товарной станции собралась толпа рабочих и интеллигентов до трех тысяч человек, между которыми вооруженные ружьями, револьверами кольями и кистенями. Решено было двинуться на город для вооруженной демонстрации и [с] песнями революционного содержания… Депутация городских и земских гласных обратилась ко мне с просьбой не прибегать к силе, считая демонстрацию безвредной. Ответил, что приму самые крайние меры, но никакого шествия и демонстрации не допущу»
[132].
Решительность Столыпина сочеталась с пониманием необходимости уступок. Он писал об этом жене: «Теперь нужна большая осторожность и надо очень считаться с общественным настроением – в начале революций надо, наравне с твердостью, уметь вселить доверие всех слоев, не перешедших еще открыто на сторону противников правительства»
[133]. Манифест 17 октября 1905 г. возвестил о таких уступках. Российским подданным были дарованы «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». По отзывам очевидцев, Столыпин неприязненно отнесся к этому акту. И действительно, царский манифест не принес долгожданного успокоения. Наоборот, сразу же после получения известия о манифесте по российским городам начались антиправительственные демонстрации. В противовес им через несколько дней прошли патриотические манифестации, которые во многих местах вылились в погромы. Когда по России прокатилась волна погромов, Столыпин был за пределами Саратовской губернии. В Саратове погром продолжался два дня. Даже враги признавали, что положение изменилось после возвращения губернатора. Руководитель подпольной организации РСДРП В.П. Антонов писал: «По приезде Столыпина (он был в отпуске) 21 октября войска были приведены в действие и стали разгонять громил… Получилось впечатление, что погром прекращен Столыпиным…»
[134] Антонов не преминул добавить, что на самом деле Столыпин являлся тайным организатором погрома. Но эту оценку надо списать на большевистские убеждения автора. По приказу губернатора войска открыли огонь и убили 3 и ранили 18 погромщиков. По сравнению с прямым пособничеством властей в других городах поведение Столыпина выглядело необычным. Шурин Столыпина одесский градоначальник Д.Б. Нейдгардт в те же дни издевательски отвечал депутации, умолявшей прекратить погром: «Ничего не могу поделать. Вы хотели свободы? Вот вам жидовская свобода!»
