Из докладов начальника Петербургского охранного отделения Столыпин узнавал подноготную не только революционного подполья, но и высшего столичного света. Иногда это были сенсационные сведения. После долгого сопоставления косвенных свидетельств Герасимову удалось установить, что один из высокопоставленных чиновников Министерства путей сообщения осведомляет террористов о маршруте царского поезда. Столыпин был ошеломлен. «Нет, нет, – твердил он. – Вы ошибаетесь. Я его хорошо знаю. Ведь он принимает участие в заседаниях Совета министров, бывает у меня в гостях… Он не может быть предателем, помощником террористов в подготовке покушения на царя». Когда сведения подтвердились, Столыпину с тяжелой душой пришлось дать распоряжение замять дело во избежание скандальной огласки. «Он хуже любого террориста, – говорил он, – и его следовало бы предать суду. Но как это сделать? Вы понимаете, что будут писать об этом газеты всего мира? Лучше подождем – быть может, после видно будет – и ограничимся только тем, что отстраним это лицо от всех дел, связанных с передвижением государя»
[224].
Одним из каналов конфиденциальной информации, которая стекалась к министру внутренних дел, была перлюстрация, или тайное вскрытие частной и служебной корреспонденции. Нарушение тайны переписки практиковалось с давних времен. Екатерина II освятила эту практику секретным указом, данным графу Безбородко. Павел I повелел почт-директору Пестелю (отцу декабриста) перехватывать письма ряда лиц. При Александре I существовала Секретная экспедиция при Петербургском почтамте, где вскрывались письма и пакеты из-за границы. В докладе министра внутренних дел князя А. Голицына вскрытию чужой корреспонденции были посвящены почти поэтические строки: «Тайна перлюстрации есть исключительная принадлежность царствующего дома. Она освещает императору предметы там, где формы законов потемняют, а страсти и пристрастия совершенно затмевают истину. Ни во что не вмешиваясь, но все открывает. Никем не видимая, на все смотрит».
С точки зрения закона нарушение тайны переписки являлось преступлением. Выемка корреспонденции лиц, против которых были возбуждено уголовное преследование, допускалась только с санкции окружного суда. На практике требования закона не соблюдались. Характерно, что новая редакция Основных государственных законов, принятая в апреле 1906 г., закрепила ряд гражданских свобод, возвещенных Манифестом 17 октября 1905 г. Среди них были свобода слова, печати, собраний, неприкосновенность жилища и т.д. Но ничего не говорилось о неприкосновенности переписки. Между тем в первоначальном проекте фигурировали слова о том, что «частная переписка не подлежит задержанию и вскрытию, за исключением случаев, законом определенных». На Царскосельском совещании высших сановников во время обсуждения последнего проекта Основных законов председатель Государственного совета граф Д.М. Сольский поинтересовался, куда исчезла данная статья. Председатель Совета министров граф С.Ю. Витте разъяснил, что правительство решило оставить за собой право перлюстрации, «…при нынешней организации полиции, судебной и сыскной части, без этого нельзя обойтись». Один из участников совещания выразил опасение за репутацию страны: «Во всех конституциях неприкосновенность частной переписки гарантирована, и если этой статьи не будет, то скажут, что только в России такой гарантии нет». На это министр внутренних дел П.Н. Дурново меланхолично заметил: «Будет масса жалоб на рваные конверты». Николай II прервал дискуссию, сухо предложив перейти к следующему вопросу
[225].
А.И. Спиридович в своих «Записках жандарма» оставил колоритное описание того, как новый министр внутренних дел посвящался в тайну перлюстрации. «До самой революции 1917 г. перлюстрацией ведал один и тот же чиновник, состарившийся на своем деле и дошедший до чина действительного статского советника. Его знали лишь министр внутренних дел, директор департамента полиции и очень немногие близкие им лица. В последние годы бывало так: как только назначался новый министр внутренних дел, в тот же день к нему являлся старичок, действительный статский советник Мардарьев и, представившись, подавал министру с таинственным видом большой с тремя печатями пакет с подписью «Совершенно секретно», прося вскрыть. Министр вскрывал. То был высочайший указ Александра III на право перлюстрации. Происходил краткий обмен мыслями. Чиновник почтительно просил вновь запечатать конверт. Министр вкладывал указ в тот же пакет, запечатывал поданным ему чиновником сургучом и печатью и возвращал старичку. Старичок почтительно раскланивался и тихо удалялся. Он продолжал хранить пакет в глубочайшей тайне до нового министра, к которому являлся с той же процедурой»
[226].
В описании Спиридовича надо сделать две поправки. М.Г. Мардарьев начал заведовать перлюстрацией только в 1914 г., а фамилия «старичка», который до этого четверть века руководил вскрытием частной корреспонденции, была А.Д. Фомин. Он имел чин тайного советника и служил старшим цензором при Петербургском почтамте. После Февральской революции запечатанный пакет, который он показывал министрам, был вскрыт. В нем оказался не указ Александра III, а секретный доклад министра внутренних дел П.Н. Дурново императору Николаю II от 5 января 1895 г. В этом докладе Николая II, незадолго до этого вступившего на престол, знакомили с порядком перлюстрации. В докладе формулировалась основная задача перлюстрации: «извлечение из частной корреспонденции таких сведений о государственных событиях, таких заявлений общественного мнения относительно хода дел в империи и такой оценки действий правительственных лиц, какие официальным путем почти никогда не могли быть высказываемы»
[227]. Очевидно, Николай II одобрил заведенный при его предках порядок, залогом чего служил сам доклад, хотя на нем не сохрани-лось никаких разрешительных пометок или резолюций.
Тайный советник Фомин был энтузиастом своего секретного ремесла. В своей докладной записке он писал о перлюстрации: «…не подавая даже вида, чтобы оная существовала… Надобно, чтобы никто не боялся сообщать через почту мысли свои откровенным образом, дабы в противном случае почта не лишилась доверия, а правительство сего верного средства к узнанию тайн»
[228]. Перлюстраторы признавали, что «не стесняются никакими лицами, как бы оно ни было высоко поставлено и как бы оно ни было близко к особе его величества». Например, вскрывалась корреспонденция директоров департаментов полиции. После убийства Сипягина занявший его место Плеве нашел на столе убитого пакет с выписками из своих собственных писем. В свою очередь Плеве читал частные письма лиц, которые при нем возглавляли полицию. Когда А.А. Лопухин, занимавший в 1905 г. пост директора Департамента полиции, вошел в кабинет только что убитого террористами министра внутренних дел В.К. Плеве, он обнаружил пакет собственных писем. В большинстве своем это были копии, но два оригинала министр задержал. Лопухин предположил, что Плеве воспрепятствовал доставке писем адресатам «по всей вероятности, потому, что в них я. Как потом оказалось, безошибочно и в отношении сущности и характера и в отношении срока доказывал близость революции и неизбежность свержения самодержавия»
[229]. Процитирую письмо, отправленное Фомину по поручению Курлова, чье имя неоднократно будет всплывать в связи с убийством Столыпина: «Милостивый Государь Александр Дмитриевич. Господин Товарищ Министра внутренних дел, шталмейстер Высочайшего двора, генерал-лейтенант Курлов, обратив внимание, что адресуемые Его Превосходительству письма получаются в очень плохо заклеенных конвертах, поручил мне, если письма его подвергаются перлюстрации, просить распоряжения Вашего Превосходительства о том, чтобы они не носили явных признаков вскрытия»
[230].
