Столыпин категорически отверг прямое и даже косвенное участие Азефа в убийствах Плеве и великого князя Сергея Александровича. Как ни странно, аргументация строилась на том, что Азеф не присутствовал на месте покушения. Действительно, Гершуни, как правило, сам сопровождал боевиков до места террористических актов. Но у Азефа были другие привычки, он всегда обеспечивал себе алиби, уезжая в другой город или за границу. Между тем оставшиеся на свободе участники террористических актов во всеуслышание признавали, что ими руководил Азеф. На это в официальных кругах заявляли, что нельзя доверять сведениям, исходящим от террористов. Оппозиционные депутаты Государственной думы ознакомили коллег с письмом Азефа к Савинкову, в котором руководитель Боевой организации откровенно говорил о своем участии в политических убийствах. На это возражали, что в общении с революционерами Азеф был заинтересован в том, чтобы всячески преувеличивать свою роль в терроре. Все это трудно назвать иначе, чем упрямым игнорированием фактов, которые шли вразрез с официальной версией.
В своей речи Столыпин неоднократно подчеркивал, что не собирается защищать Азефа. Однако он явно пытался выгородить агента. Почему? С точки зрения специалистов по политическому розыску, важность сведений, которыми их снабжал Азеф, перевешивала подозрения в его причастности к преступлениям. Начальник Петербургского охранного отделения Герасимов называл Азефа своим лучшим сотрудником. Очевидно, он постарался внушить своему шефу мысль, что, имея в качестве осведомителя главу Боевой организации эсеров, можно будет полностью контролировать эсеровский террор. Столыпина и его помощников заботила безопасность царя. Азеф, знавший всех террористов, мог оказать в этом деле неоценимую помощь. Герасимов вспоминал, что в 1906 – 1907 гг. все передвижения Николая II зависели от одобрения Азефа: «Когда Дедюлин (дворцовый комендант) сообщал, что царь собирается ехать в Петербург, то мне нужно было только точнее выяснить, будет ли в этот день кто-нибудь из террористов в Петербурге. Переговорив с Азефом и выяснив это обстоятельство, я мог легко решить, может ли состояться в этот день поездка царя или нет. Если в городе в этот день должен был быть какой-либо из террористов, то я обычно высказывался против поездки. «Сегодня нет, – говорил я по телефону в Царское Село, – лучше завтра или послезавтра». И моему решению царь следовал без возражений. Когда же в воздухе не таилось никакой угрозы, я давал согласие на приезд царя – и никто из властей, кроме меня, об этом не бывал осведомлен. Я оповещал о поездке только председателя Совета министров Столыпина»
[252].
Однако начальник Петербургского охранного отделения напрасно доверял своему агенту. Как раз в момент этого идиллического сотрудничества Азеф по заданию партии начал подготовку покушения, которое должно было увенчать его террористическую карьеру. Объектом покушения должен был стать Николай II. Эсеры сумели завербовать двух матросов из команды крейсера, на котором с визитом должен был побывать император. Азеф передал матросам револьверы и получил от них прощальные письма, которые обычно оставляли боевики, шедшие на верную смерть. Николай II поднялся на борт крейсера во время морского парада в Кронштадте в октябре 1908 г., но сошел на берег живым и невредимым. Потом Азеф сокрушался, что не смог довести до конца цареубийство. Трудно сказать, насколько серьезными были его планы. Не исключено, что Азеф, как искушенный психолог, не поверил в решимость молодых матросов и разыгрывал роль организатора цареубийства исключительно для товарищей по партии. С другой стороны, он утаил всю информацию по этому поводу от полиции, что свидетельствовало о том, что он продолжал двойную игру вплоть до своего разоблачения.
История Азефа заставила общество задуматься о том, сколько еще секретных агентов удалось внедрить полиции в революционные партии. В связях с охранкой обвиняли и видных социал-демократов. Особенно много разоблачительных материалов появилось после прихода большевиков к власти в России. В эмигрантских кругах утверждали, что при обыске жандармского железнодорожного отделения захватили список агентов, среди которых значились А.В. Луначарский и Л.Д. Бронштейн (Троцкий). Однако эти сведения якобы были скрыты большевистскими комиссарами. Бывший старший филер Киевского охранного отделения Демидюк утверждал, что их информировал Л.Б. Розенфельд (Каменев). Время от времени всплывали документы об агентурной службе И.В. Джугашвили (Сталина) и назывались его агентурные клички – Семинарист, Фикус, Василий
[253]. Однако все эти сведения не отличаются достоверностью и носят на себе отпечаток пропагандистской войны.
Но особенно тяжелый удар дело Азефа нанесло партии эсеров. Под подозрение попала вся партийная верхушка. Рядовые члены партии прямо говорили, что они никому не доверяют, раз уж сам глава Боевой организации оказался секретным осведомителем. Казалось подозрительным, что лидеры партии позволили бежать Азефу, находившемуся в их руках. Из этого делался вывод, что полицейский агент имел сообщников среди руководства партии. Партия эсеров была полностью дезорганизована и не оправилась вплоть до 1917 г. В этом смысле слова дело Азефа принесло пользу в деле борьбы с революцией. Как с сарказмом заметил Столыпин, если «один из вожаков, один из главарей революции был, собственно, не революционером, не провокатором, а сотрудником департамента полиции, и это было бы, конечно, очень печально и тяжело, но никак не для правительства, а для революционной партии».
Однако дело Азефа выявило коренной порок организации агентурной службы, который во многом предопределил судьбу самого Столыпина. Защищая Азефа, Председатель Совета министров и министр внутренних дел не догадывался, что скоро сам падет от руки двойного агента.
Глава 5
«Нам нужна великая Россия»
Столыпин никогда бы не удостоился пристального внимания потомков, если бы оставался всего лишь усердным охранителем режима. Он добивался успокоения страны, чтобы провести в жизнь программу реформ под девизом «Нам нужна великая Россия». Свои взгляды премьер-министр сформулировал в специальной записке, составленной в начале 1907 г. После гибели Столыпина записку нашли в его кабинете, и ее можно рассматривать как политическое завещание реформатора. «Реформы во время революции необходимы, – писал Столыпин, – так как революцию породили в большей мере недостатки внутреннего уклада. Если заняться исключительно борьбой с революцией, то в лучшем случае устраним последствия, а не причину; залечим язву, но пораженная кровь породит новые изъязвления»
[254].
Ставка на сильных
В 1897 г. в России была проведена первая Всеобщая перепись населения. Общее руководство этой грандиозной работой осуществлял тогдашний министр внутренних дел И.Л. Горемыкин, к ведомству которого относился Центральный статистический комитет. П.А. Столыпин также участвовал в переписи населения Ковенской губернии и был награжден темно-бронзовой медалью с надписью «За труды по первой Всеобщей переписи населения 1897 г.». Перепись показала, что Россия вступает в новое столетие аграрной страной. Из 125-миллионного населения 77,5% составляли крестьяне. Правда, некоторая часть крестьян являлись таковыми только по сословной принадлежности, а фактически постоянно проживала в городах. Крестьян и представителей других сословий, занимавшихся крестьянским трудом, насчитывалось около 93 миллионов человек. Численность крестьянства быстро менялась в сторону увеличения как за счет высокой рождаемости, так и за счет снижения смертности, чему способствовало общее улучшение материального положения и распространение медицинской помощи. Семьи в ту эпоху были многодетными. Столыпин был отцом шестерых детей, а обычная крестьянская семья была еще многолюднее. Самые высокие темпы прироста населения отмечались на Северном Кавказе (22,3%), а самые низкие – в центре России (12,5%), но даже эта самая низкая цифра была выше, чем ежегодный прирост населения по европейским странам. Согласно данным Центрального статистического комитета, к 1913 г. население Российской империи без учета Польши и Финляндии выросло до 163 миллионов человек, а сельского населения – до 140 миллионов
[255]. Приблизительно можно сказать, что со времени Всеобщей переписи до момента, когда завершился жизненный путь Столыпина, численность крестьянского населения увеличилась почти в полтора раза.
