Цитируя Достоевского, Столыпин словно продолжал свою заочную полемику с другим великим русским писателем – Львом Толстым. Он обратился к первому министру с письмом: «Петр Аркадьевич! Пишу Вам не как министру, не как сыну моего друга, пишу Вам как брату, как человеку, назначение которого, хочет он этого или не хочет, есть только одно: прожить свою жизнь согласно той воле, которая послала его в жизнь. Дело, о котором я пишу Вам, вот в чем:
Причины тех революционных ужасов, которые происходят в России, имеют очень глубокие основы, но одна, ближайшая из них, это недовольство народа неправильным распределением земли. Если революционеры всех партий имеют успех, то только потому, что они опираются на это доходящее до озлобления недовольство народа».
Толстой считал, что ни правительство, ни революционеры ничего не предложили для разрешения этого вопроса, «кроме величайших глупостей и несправедливостей». По мнению Толстого, главная причина заключалась в существовании величайшей несправедливости: «Несправедливость состоит в том, что как не может существовать права одного человека владеть другим (рабство), так не может существовать права одного, какого бы то ни было человека, богатого или бедного, царя или крестьянина, владеть землею как собственностью». Писатель подчеркивал: «Земля есть достояние всех, и все люди имеют одинаковое право пользоваться ею». Толстой предлагал Столыпину ознакомиться с учением американского экономиста и публициста Генри Джорджа. Сам писатель считал гениальной идеей «единый земельный налог», который, по мнению Джорджа, должен был обеспечить равноправие земледельцев. Герой романа «Воскресение» пытался претворить в жизнь рецепт американца. Толстой призывал Столыпина: «Вам предстоят две дороги: или продолжать ту, начатую Вами деятельность не только участия, но и руководства в ссылках, каторгах, казнях, и, не достигнув цели, оставить по себе недобрую память, а главное, повредить своей душе, или, став при этом впереди европейских народов, содействовать уничтожению давней, великой, общей всем народам жестокой несправедливости земельной собственности, сделать истинно доброе дело и самым действительным средством – удовлетворением законных желаний народа, успокоить его, прекратив этим те ужасные злодейства, которые теперь совершаются как со стороны революционеров, так и правительства»
[271].
Отношение Столыпина к Толстому было неоднозначным. С одной стороны, он почитал писателя за его замечательный литературный талант и помнил его дружбу со своим покойным отцом. С другой стороны, Толстой давно поставил себя в положение обличителя существующего государственного строя. Он дерзал обращаться к Александру III и Николаю II не как верноподданный, а как равный со словами «любезный брат». Писатель, проповедовавший евангельские истины, осмелился бросить вызов официальному православному учению, за что был отлучен от церкви. К тому же Столыпин вовсе не разделял толстовского увлечения идеями Джорджа и считал их неприменимыми на практике. По этим причинам Столыпин не ответил писателю. Через некоторое время Лев Толстой еще раз напомнил о своем письме. Игнорировать великого старца было бы уже верхом бестактности. 23 октября 1907 г. Столыпин отправил ему письмо, в котором писал: «Не думайте, что я не обратил внимания на Ваше первое письмо. Я не мог на него ответить, потому что оно меня слишком задело. Вы считаете злом то, что я считаю для России благом. Мне кажется, что отсутствие «собственности» на землю у крестьян создает все наше неустройство».
Столыпин подбирал те же самые аргументы, которые через несколько недель были использованы им во время выступления в Государственной думе: «Природа вложила в человека некоторые врожденные инстинкты, как то: чувство голода, половое чувство и т.п. и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землею. Искусственное в этом отношении оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нем врожденного чувства собственности ведет ко многому дурному и, главное, к бедности. А бедность, по мне, худшее из рабств. И теперь то же крепостное право, – за деньги Вы можете так же давить людей, как и до освобождения крестьян». Завершая свое письмо, Столыпин писал: «Вы мне всегда казались великим человеком, я про себя скромного мнения. Меня вынесла наверх волна событий – вероятно на один миг! Я хочу все же этот миг использовать по мере моих сил, пониманий и чувств на благо людей и моей родины, которую люблю, как любили ее в старину, как же я буду делать не то, что думаю и сознаю добром? А вы мне пишете, что я иду по дороге злых дел, дурной славы и, главное, греха. Поверьте, что, ощущая часто возможность близкой смерти, нельзя не задумываться над этими вопросами, и путь мой мне кажется прямым путем»
[272].
Лев Толстой все же попытался еще раз убедить Столыпина. Писатель подчеркивал, что понимает сложность его положения: «Знаю я, что Вы не отократический владыка и что Вы связаны отношениями и с Государем, и с Двором, и с Думой, но это не может мешать Вам попытаться сделать все, что Вы можете». Он доказывал Столыпину осуществимость иного варианта решения аграрного вопроса: «Ведь приведение в исполнение земельного освобождения совсем не так страшно, как это обыкновенно представляют враги его. Я очень живо могу представить себе, как можно убедить Государя в том, что постепенное наложение налога на землю не произведет никакого особенного расстройства, а, между прочим, будет более могущественным ограждением от усилий революционеров, чем миллионы полиции и страж. Еще живее могу себе представить, как этот проект может захватить Думу и привлечь большинство на свою сторону». Но эти призывы не подействовали. Столыпин по-прежнему был уверен в правильности выбранного им пути.
Указ 9 ноября 1906 г. прошел длинную парламентскую процедуру обсуждения на общих заседаниях и в думских комиссиях. Премьер-министр и его подчиненные несколько раз выступали в Думе с разъяснениями отдельных статей и положений. Во время одного из выступлений – 5 декабря 1908 г. прозвучали слова Столыпина, вызвавшие бурю эмоций. Столыпин изложил точку зрения правительства по частному вопросу, связанному с понятиями «личная собственность» и «семейная собственность». Радикальных депутатов сменило консервативное большинство, но оно имело свои особенности. В частности, консервативное большинство Думы не могло отрешиться от мысли о принудительном попечительстве над крестьянином, который в глазах многих депутатов оставался слабым и неразумным существом, неспособным обойтись без руководства и постоянного контроля. Депутаты попытались ограничить крестьянина в праве свободного распоряжения землей, мотивируя это защитой интересов жен и детей, которые могли бы пострадать, если глава семьи окажется пьяницей и расточителем.
В думской речи 5 декабря 1908 г. Столыпин отстаивал мысль, что крестьянин, вышедший из общины, должен иметь все права частного собственника. На самом деле указ 9 ноября 1906 г. все же предусматривал ограничения в распоряжении надельной землей. Она могла быть продана только крестьянам, их обществам или товариществам, а право принимать бывшую надельную землю в залог имел только Крестьянский поземельный банк. Но это был тот минимум ограничений, который Столыпин считал целесообразным и возможным. Во всем остальном крестьянин должен был иметь те же самые имущественные права, какие имел дворянин, купец, мещанин и представитель любого другого сословия. В понимании Столыпина собственность была неразрывно сопряжена с личной ответственностью. Став индивидуальным землевладельцем, бывший общинник раз и навсегда избавлялся от опеки. Он принимал решения на свой страх и риск, подобно банкиру, фабриканту, торговцу. Он мог разориться при неправильном ведении дел, но имел возможность обогатиться благодаря разумным решениям и упорному труду.
