В общем, объединившись, их высочества продолжали пребывать в полной растерянности. Опасения за судьбы страны смешивались с мелочными обидами, а планы дворцового переворота – со смехотворными проектами, как бы нагадить хоть где-нибудь.
Впервые за время царствования Николай II не прислал родственникам рождественских подарков. Бимбо выдвинул план – не ходить на новогодний прием, чтобы не целовать руку Александре Федоровне. План отвергли. Видимо, сочли экстремистским. Одно дело – свергнуть царя, что в истории дома Романовых случалось не раз, а другое – сорвать прием, где будут дипломаты. Недопустимо.
Николай II ответил достаточно резко. Письмо он вернул с резолюцией: «Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай»
[448].
На пресловутом новогоднем приеме царь ни словом не обмолвился ни с кем из родственников. 31 декабря Николаю Михайловичу было предписано ухать на два месяца в Грушевку. В январе Кирилла отправили с инспекторской поездкой в Мурманск, а Андрея – на лечение в Кисловодск. В конце февраля в Кисловодск отправилась и их мать Мария Павловна.
Конечно, не одни члены императорского дома думали в это время о дворцовом перевороте. «Мысль о принудительном отречении царя упорно проводилась в Петрограде в конце 1916 и начале 1917 года», – вспоминает председатель Думы Родзянко
[449]. И не только в Петрограде.
В декабре князь Львов собрал в Москве секретное совещание, в котором участвовали деятели Земского и Городского союзов. Князь находил, что единственный выход из положения – это дворцовый переворот. Царем станет Николай Николаевич, а ответственное министерство возглавит сам Львов. Участники совещания согласились с Львовым и поручили тифлисскому городскому голове Хатисову выяснить позицию великого князя. Если Николай Николаевич согласится, Хатисов должен был отправить заговорщикам телеграмму: «Госпиталь открыт, приезжайте».
Хатисов пользовался полным доверием кавказского наместника Воронцова-Дашкова, а когда того сменил Николай Николаевич, то и с ним у городского головы «установились также вполне доверчивые отношения»
[450].
В эмиграции Мельгунов спрашивал у Хатисова, как на деле предполагалось осуществить переворот. «Хатисов пояснил, что Николай Николаевич должен был утвердиться на Кавказе и объявить себя правителем и царем. По словам Хатисова, Львов говорил, что у него есть заявление ген. Маниковского (начальник Главного артиллерийского управления и очень популярный в армии генерал. – Г. С.), что армия поддержит переворот. Предполагалось царя арестовать и увезти в ссылку, а царицу заключить в монастырь, говорили об изгнании, не отвергалась и возможность убийства. Совершить переворот должны были гвардейские части, руководимые великими князьями»
[451].
План довольно авантюрный. Николай Николаевич ответил Хатисову, что, «будучи застигнут врасплох», должен подумать и «откладывает свое решение на некоторое время». Великий князь посоветовался с начальником штаба Янушкевичем и через несколько дней, 3 января 1917 года, «отклонил от себя сделанное ему предложение», поскольку «солдаты, отражающие русский народ, не поймут сложных комбинаций, заставляющих пожертвовать царем, и едва ли будут на стороне заговорщиков»
[452].
Как видим, великого князя не смущала сама возможность дворцового переворота – он просто не рассчитывал на успех. Ни о какой верности присяге тут и речи нет. Обычная для Николая Николаевича трусость. Такая же, как в октябре 1905 года.
Наибольшую активность развил заговорщический центр Гучкова, куда помимо самого Александра Ивановича входили левый кадет Некрасов и сахарозаводчик Терещенко. Все трое – будущие министры Временного правительства. Их план – «это захват царского поезда во время проезда из Петербурга в Ставку и обратно» (по сути, он и сработал в марте 17-го года).
Царь, к которому применено «было бы только моральное насилие», отрекается в пользу наследника при регентстве Михаила Александровича. Отношение к Николаю Николаевичу у многих было критическим, Михаил Александрович – человек «безвольный», подверженный влиянию супруги, зато «личность маленького наследника должна была обезоружить всех»
[453].
Правда, будущего регента Гучков даже не поставил в курс дела.
Во второй половине декабря Михаил Александрович находился в своем имении Брасово. Вернулся в Петроград только 30-го числа, так что письмо в защиту Дмитрия Павловича он не подписывал. Как и Александр Михайлович, который в это время был на фронте.
Зато уже в самом начале года оба перехватывают эстафетную палочку у других великих князей, как будто желая реабилитироваться за неучастие в коллективном выступлении. Пропустив «общее собрание» высочеств, Михаил и Сандро – брат и зять царя – слегка отстали от жизни. Они по-прежнему надеются переубедить императора. Хотя при этом не исключают и дворцовый переворот.
В начале января Михаил Александрович приехал к Родзянко. Заявил, что нужно ответственное министерство. Председатель Думы удивился: никто его не требует, «все просят только твердой власти» и «хотят иметь во главе министерства лицо, облеченное доверием страны». Великий князь оказался радикальней председателя Думы. Впрочем, Михаил не спорил. Сказал, что таким лицом может быть только сам Родзянко. Тот тоже не спорил. Но только при условии «устранения императрицы от всякого вмешательства в дела»
[454].
На этом и порешили. 7 января с Николаем II встречался Родзянко, а 9-го – Михаил. Кроме того, они привлекли Клопова, мелкого чиновника, с которым царь познакомился еще в 90-е годы, и с тех пор тот регулярно посылал ему письма о положении в стране, выступая, так сказать, гласом народа.
В общем, образовался своеобразный тандем Михаила Александровича и Родзянко. «Позднее к нему присоединился князь Г. Е. Львов, который являлся одним из редакторов писем о внутреннем положении России давнего корреспондента царя А. А. Клопова, проходивших еще одну редакцию у великого князя Михаила Александровича с молчаливого соглашения М. В. Родзянко»
[455].
