– Все ж в школе говорят, что ты… беременна… Даже на педсовете твой случай обсуждали… – продолжил лаборант, который так резко протрезвел, будто и не принял перед свиданием полстакана водки. – Как же так?! Обманула всех?! Зачем?!
Ермакова наконец несколько пришла в себя и, не отвечая на вопросы, еле слышно спросила:
– Я сейчас умру, да?
– От этого еще никто не умирал, – бросил ей Евгений Павлович и добавил: – А ну пошли в ванную!
– Я н-не м-могу… – заикаясь, объявила ему Таня и наконец заплакала.
– Вот только ныть не надо! Сама ведь набивалась… А мне-то откуда знать, что… Черт… Вот ведь влип…
Евгений Павлович безнадежно махнул рукой и вышел из комнаты. Спустя несколько минут Таня услышала звук льющейся воды. Обратно в комнату он вошел уже в брюках и белой майке. А она так и продолжала сидеть с разбросанными по сторонам ногами, в ужасе взирая на кровавое пятно перед ней. У нее уже хватило соображения понять, что оно не увеличивается в размерах, а значит, кровь из нее больше не вытекает. Девушка даже успокоилась на предмет того, что она вообще текла. Так и должно быть. Ермакова вспомнила термин «дефлорация», с которым ее познакомила медицинская энциклопедия. Но там почему-то не было написано, что дефлорация – необыкновенно болезненный и дико отвратительный по своей сути процесс. Пожалуй, она никогда не сможет себя заставить повторно пройти через этот ужас, если ребенок в ней вдруг не зародится.
– Ну и что теперь будем делать? – спросил ее Евгений Павлович и лично соединил ее ноги.
Ермакова посмотрела на него глазами, в которых уже не было ни слезинки, и спокойно сказала:
– Будем ждать.
– Чего? – изумился Евгений Павлович.
– Мне нужен ребенок.
– Вот как?! – еще более изумился лаборант, потом вдруг поднял на нее округлившиеся глаза и проговорил: – Слуша-а-ай, а я ведь понял твою комбинацию! Похоже, что с Юркой Майоровым у тебя что-то было, но не до конца, и ты решила привязать его к себе ребенком, хоть бы и моим, так?!
– Так, – не стала отрицать Таня.
– А если я ему все расскажу?
Ермакова посмотрела на взрослого, как ей казалось, человека с сожалением и ответила, опять перейдя на «вы»:
– А я скажу, что вы меня изнасиловали.
– Да кто тебе поверит-то? – крикнул Евгений Павлович и осекся. Кто знает, какие звенья комбинации Ермаковой ему еще неизвестны. А девушка между тем спокойно продолжила:
– Весь наш класс видел, какие вы на меня бросали взгляды до этой моей мнимой беременности, как мы с вами только вдвоем готовили кабинет физики к лабораторным работам при закрытых дверях. Я скажу, что вы держались до тех пор, пока я была непорочной девушкой, а как только у меня все произошло с Майоровым, вы решили, что ребенок во мне уже есть, а потому можно меня безнаказанно насиловать.
– Н-ну ты д-даешь… Ерм-макова… – начал заикаться лаборант. Он никак не мог придумать, что еще сказать этой стерве, тем более что кое в чем она была абсолютно права, а девушка уже одевалась, совершенно забыв, как только что извивалась и кричала от боли.
Когда за ученицей десятого «Б» захлопнулась входная дверь, Евгений Павлович вышел из ступора и уставился на кровавое пятно на простыне. Да-а-а… влип, так уж влип… по полной программе… А не надо зариться на тех, кто себя навязчиво предлагает! Впрочем, ему Таньку в свое время предлагала и мать. Даже она, такая ушлая, вряд ли могла предположить, во что с этой Ермаковой вляпается ее сын.
На следующий день после свидания с Евгением Павловичем Таня почувствовала приступ тошноты и поняла: удалось все, что она планировала.
1995 год
* * *
Антонина Кузьминична Чеснокова ненавидела своего внука. Вообще-то внуков у нее было аж четверо, но люто ненавидела она одного – Вовку. Конечно, не с рождения. Кто ж не любит маленьких детишек, особенно родных внуков! Когда-то Антонина Кузьминична души не чаяла в Вовке, но те времена давно и безвозвратно канули в Лету. Нынче Вовке было девятнадцать. Толком учиться он перестал уже в тринадцать лет, то есть в седьмом классе. Разумеется, она определила внука в ту школу, где преподавала математику. По темпераменту Вовка являлся чистым холериком, очень активным и непоседливым. Мороки с ним было полно и в начальной школе, но пожилая учительница в своем деле съела собаку, а потому худо-бедно с мальчишкой справлялась. При переходе Вовкиного класса в среднее звено Антонина Кузьминична взяла руководство на себя, и внук, таким образом, находился под ее постоянным и бдительным контролем. Но это не помогло. Поскольку бабуля преподавала не все предметы, а одну лишь математику, прямо с первой четверти седьмого класса Владимир Чесноков ударился в загулы. Антонина Кузьминична, закончив свой урок, с быстротой, которую позволяли развить ее крупные формы, летела с третьего этажа, где находился ее кабинет, на первый, к входным дверям школы, но перехватить внука успевала не всегда. Очень быстро Вовка съехал на одни двойки, и бабушке стоило большого труда упросить учителей позволить ему кое-что пересдавать им приватно, то есть с глазу на глаз, в кабинете с закрытыми дверями, которые она же лично и сторожила.
После того как благодаря усилиям Антонины Кузьминичны внук, сделавшийся абсолютно непутевым, с горем пополам окончил девятый класс, она же устроила его в ПТУ на специальность «Обработка металлов резаньем». Очень надеялась, что мастер этого училища, Иван Николаевич, которого она знала много лет и в группу которого определила Вовку, сделает из него нормального фрезеровщика. Поскольку квалифицированные станочники всегда требуются на любых заводах, с этой специальностью внук ни за что не пропадет, даже когда ее, Антонины Кузьминичны, не будет на белом свете. Не хочет мальчишка учиться – не надо. Пусть постигает профессию и начинает зарабатывать деньги! Не всем учиться в институтах и университетах. Кому-то надо и детали фрезеровать.
Но Вовка не хотел ни фрезеровать, ни зарабатывать. Целыми днями шлялся неизвестно где. Домой приходил только ночевать, а то и вовсе не приходил несколько дней подряд. Антонина Кузьминична много раз вытаскивала его в самом непотребном состоянии из жутких подвалов, чердаков и злачных мест вроде грязной кафешки «Шаверма» у вокзала. В конце концов, можно бы сдаться: пусть парень делает, что хочет. За него все равно его жизнь не проживешь. Но Вовка начал делать долги, которые приходили требовать с Антонины Кузьминичны. Конечно, правильнее было бы являться за деньгами к Вовкиной матери или отцу, но все его кредиторы очень скоро поняли, что чесноковская бабка через себя перепрыгнет, но деньги отдаст, чтобы внучонка не порезали, сначала показательно, а потом и по полной программе.
Отчаявшись повлиять на внука, Антонина Кузьминична даже ходила в военкомат со слезной просьбой забрать Вовку в армию, чтобы повыбить из него дурь и вернуть обществу нормальным человеком. В военкомате сказали, что у Владимира Чеснокова такой жутчайший сколиоз, который грозит ему реберным горбом, что его возьмут в армию разве что во время развернутых военных действий с другим государством, да и то только после того, как всех остальных нормальных мужиков перестреляют. Такого бедствия, как война, Антонина Кузьминична стране не желала, а потому спросила дополнительно лишь о том, нельзя ли как-нибудь вылечить сколиоз, чтобы не было у ребенка этого самого страшного межреберного горба. Втайне она думала о том, что после излечения можно Вовку как-нибудь все же в армию пропихнуть, но полный и одышливый усатый военврач ей сказал:
