Как ни странно, но в кабинете Галана за эти годы ничего не изменилось, даже законченная в тот роковой день статья под названием «Величие освобожденного человека» лежит на письменном столе.
«Кто-то назвал крупнейший западно-украинский город городом каменных, задумчивых львов, — начал я читать. — Эти львы стоят на страже перед входом в здание горсовета, они охраняют чистоту старых львовских колодцев, они смотрят на нас с гербов самого города».
А потом... потом я все понял, и мне стало ясно, почему Мария Ких не может ходить в дом Ярослава Галана: на последней странице я увидел ее имя, забрызганное кровью. Кровью Галана! Но буквы сквозь засохшую корку крови разобрать можно. Вот что там написано:
«Тридцать лет тому назад работница Мария Ких вместе с другими членами профсоюза швейников вышла проводить в последний путь погибшего от руки полицейских молодого безработного Владислава Козака. Когда фашистские пули начали сеять смерть в рядах участников похоронной процессии, Ких не дрогнула. Теснее сомкнув ряды, демонстранты двинулись вперед, бесстрашно тядя в глаза вооруженной до зубов подлости. Из этих рядов Марию Ких вырвала только пуля, раздробившая ей челюсть.
Во время Отечественной войны Мария Ких продолжала свой доблестный путь в рядах партизан Героя Советского Союза Медведева. Сегодня она — заместитель председателя Верховного Совета УССР.
Исход битвы в западно-украинских областях решен, но битва продолжается. На этот раз — битва за урожай, за дальнейший подъем культуры и науки. Трудности есть, иногда большие: много всякой швали путается еще под ногами. Однако жизнь победоносно шагает вперед и рождает новые песни, новые легенды, в которых и львы, и боевая слава будут символизировать отныне только одно — величие освобожденного человека».
На следующий день я решил сходить на могилу Галана, но это мероприятие пришлось отложить: рано утром позвонила Мария Семеновна, сказала, что обо всем договорилась и что через час меня будут ждать в холле гостиницы.
— Не удивляйтесь, но пришлось принять кое-какие меры предосторожности, — как бы между прочим заметила она. — Вас спросят, не собирается ли пан в театр. Вы должны ответить, что любите оперу, а сегодня дают балет. Адрес, по которому вас повезут, я знаю. Так что не тушуйтесь! — по-молодому бодрым голосом благословила меня многоопытная партизанка.
Как меня встретили, куда и на чем повезли, рассказывать не буду — таким было условие встречи, но дом. в который я попал, был солидным, сад — великолепный, а собаки — на удивление миролюбивые. Но больше всего меня поразило не это, а то, что моложавая хозяйка предложила отведать мое любимое и редкостное по московским меркам блюдо — вареники с вишней. А когда похожий на ушедшего на пенсию боксера-легковеса хозяин налил в хрустальные рюмки вишневую же наливку — что я тоже люблю, — хотите, верьте, хотите, нет, но я слегка забеспокоился: уж не экстрасенсы ли они, не ведуны ли и ясновидцы, ведь о своих кулинарных пристрастиях я никому не рассказывал.
Поначалу разговор шел ни о чем, вернее, обо всем: о московских новостях, о богемных сплетнях, о меняющемся климате и, конечно же, о футболе. Прекрасно понимая, что это невежливо, я все же взглянул на часы. Надо было видеть, в каком ироничном извиве изогнулись тонкие губы хозяина.
— С утра вас все равно туда не пустят, — как бы между прочим, заметил он.
— Куда не пустят? — чуть не поперхнулся я вареником.
— Вы же собирались на кладбище, верно? А утром оно закрыто.
«Черт возьми! — внутренне воскликнул я. — Откуда он знает, что я собирался на могилу Галана? Ведь я же никому об этом не говорил. Стоп! — остановил я сам себя. — Говорил. Я спрашивал у портье, как добраться до кладбища, а он, конечно же, сказал об этом седому джентльмену с тросточкой, который за мной приехал, — облегченно вздохнул я. — Так что никакой мистики и никакого ясновидения нет».
— А когда оно открывается? — не поведя бровью, поинтересовался я.
— После обеда. Да вы не волнуйтесь, — наполнил он рюмки, — вас туда отвезут.
— А где я куплю цветы?
— Цветы нарвем в моем саду. Я-то к Галану не поеду, как-никак, а мы были по разные стороны баррикад, но писатель он был хороший. Теперь-то я понимаю, что убили его понапрасну, можно сказать, сгоряча. Надо было его приласкать, объявить совестью и душой Украины, да и платить побольше, глядишь, и не стал бы он нападать на нашего брата, а со временем стал бы украинским националистом. И вообще, — глянул он на меня, как сквозь прорезь прицела, — убить врага — это слишком просто. А вот сделать из него друга, союзника и сторонника — это куда труднее, но зато интереснее и, конечно же, перспективнее.
— Простите, — отодвинул я рюмку, — но вы сами подвели меня к вопросу, ради ответа на который я искал с вами встречи. Вы практически произнесли слово «перспектива». Сейчас на дворе конец восьмидесятых годов двадцатого века. Мир надежно устоялся. Западная Украина в окружении социалистических государств, входящих в Варшавский договор, а на Львовщине снова раздаются голоса о самостийности, незалежности и тому подобном. Куда Западной Украине отсоединяться? Ведь с одной стороны — социалистическая Польша, а с другой — Советская Украина, точнее, весь Советский Союз. По меньшей мере смешно предполагать, что Польша и Советский Союз позволят появиться на своих границах независимому, читай, капиталистическому, государству со столицей в славном городе Львове. Значит, перспективы у вас нет никакой. Так зачем же раздувать с таким трудом потушенный костер, зачем молиться пролившим реки крови богам, зачем делать героев из таких людей, как тот же Степан Бандера?
— У вас все? — заиграл желваками хозяин дома. — Больше вопросов нет?
— Пока все. А там будет видно, — набравшись храбрости, добавил я.
— Тогда слушайте, — грузно облокотился он на стол. И тут я увидел, что руки у него далеко не боксерские, что покрытая черными крапинками кожа обвисла, а глаза обрамляют подведенные, как у женщины, веки.
«Эге, — подумал я, — да он свой срок мотал на шахте. Только у шахтеров угольная пыль так въедается в веки и руки, что отмыть их просто невозможно».
— Вы забойщиком были или проходчиком? — решил я продемонстрировать свою наблюдательность.
— Забойщиком, — усмехнулся он. — А как вы догадались?
— По глазам. Да и по рукам тоже.
— А видели бы вы мои колени, — вздохнул он. — Бурсит есть бурсит, это ведь чисто шахтерская болезнь, а я провел под землей двадцать пять лет, как говорится, от звонка до звонка. А вы молодец, — плеснул он наливки, — глаз у вас — ватерпас, да и в шахте, видно, бывали.
— Было время, когда я, если так можно выразиться, не вылезал из шахты: писал книжку о шахтерах и больше года работал с ними бок о бок.
—Все ясно,—неожиданно открыто улыбнулся он.—А теперь решили узнать из первоисточника, что такое Украинская военная организация, то есть УВО, Организация украинских националистов — ОУН и Украинская повстанческая армия — УПА?
