В этот вечер она молчала как рыба.
А на следующий день позвонили из Склифосовского и сообщили, что к ним в отделение доставлен Кирилл, сбитый на Ленинградском проспекте. Машина умчалась, шито-крыто, ничего не докажешь, но мы понимали, что это, скорее всего, месть Кириллу, а нам всем — предупреждение. В эти же дни был смертельно ранен Костя Богатырев, когда вышел из лифта с ключом от своей квартиры.
Первым капитулировал Саул, ссылаясь на беременность жены: оказался на редкость хорошим семьянином. В «Литературке» опубликовали его письмо в «По сев» с просьбой не издавать его книгу. Потом Тимур снял свою подпись, и никто его за это осудить не посмел: он свою норму выполнил, двенадцать лет отбарабанил. Не стану гадать, как бы поступил я на их месте, но в моей ситуации отступать было некуда, да меня больше и не беспокоили. Даже предложили как неподписанту пойти в «Дружбу народов» редактором в отдел поэзии — и я согласился, за что сразу же был осужден либералами, а кое-кем и заподозрен: подозреваемые всегда подозрительны.
Денно и нощно дежурили мы у постели Кирилла, поправлялся он медленно: были сломаны два ре бра и левая нога, но самое опасное — поврежденное ребро насквозь прошило легкое. Как раз тогда мы узнали, что на Западе вышел его «Дон Кихот» — по-русски, а готовилось еще и немецкое издание. Западное радио трубило о нем как о главном диссиденте среди писателей, к тому же жестоко пострадавшем за правду.
В его книге тоже была глава о Сталине: Дон Кихота арестовывают в Москве и приводят в Кремль на очную ставку со Сталиным. Впоследствии именно эта глава окажется в центре внимания на Западе, хотя сталинский кусок у Саула куда интереснее, но цензура в последний момент вымарала его из новомировской публикации, да и вообще здорово потрудилась над книгой. По слабости, Саул на все это пошел — так ему хотелось напечатать свой эпос в стране. Тимур его всячески в этом поддерживал.
— Надо уметь жертвовать частью, чтобы сохранить все остальное.
Вот и получилось, что Кириллов «Дон Кихот» вызвал скандал и принес ему всемирную славу, а иронический сказ Саула про караимов, искромсанный и кастрированный, прошел, считай, незамеченным. Выйдя из больницы, Кирилл пошел на дальнейшую конфронтацию с советской властью, делал заявления в защиту Сахарова, Солженицына, даже крымских татар. Последнее он предложил подписать Саулу, но Саул отказался, сославшись на то, что были случаи, когда татары выдавали караимов немцам под видом евреев. А потом Саул попал в психушку и на некоторое время отключился от нашей реальности. Я бы даже сказал, что сделал он это если не с удовольствием, то с несомненным облегчением. Он явно запутался в жизни, что-то в нем надломилось. И вся эта история с Саулом случилась сразу же после того, как Кирилл увел Наташу.
Из Наташи вышла бы замечательная сиделка, идеальная сестра милосердия. Кирилла выходила она. Вся преобразилась — ничего от прежней назидательной, насмешливой, честолюбивой дамы, полная самоотдача, все свободное время проводила у постели Кирилла. Но как только дело пошло на поправку, к Наташе стал возвращаться ее прежний апломб, а когда Кирилла привезли домой, она возобновила свои атаки с удвоенной силой, невзирая на его хромоту и общую слабость; была беспощадна, ехидна, насмешлива — что с ней творилось, одному Богу известно. И так продолжалось до самого их ухода от Тимура, которому все мы очень сочувствовали.
Учитель, однако, повел себя странно. Я перестал вообще что-либо понимать.
— Если бы ты знал, как они страдают из-за всего этого, — сказал он мне спустя месяц после их ухода.
И еще через некоторое время:
— Ведь им совсем негде жить — ютятся по углам у своих новых знакомых, диссидентов.
Ни дать ни взять, Иисусик какой-то. Я рассердился — за него тут переживаешь, стихи вот сочинил по случаю, Саул тот вообще на этой почве свихнулся, а Тимур, вместо того чтобы самому страдать, им сочувствует!
— Ты бы ему еще свою комнату предложил! — сказал я ему.
— Уже предлагал, — сказал Тимур. — Отказались.
— Да, граф Монте-Кристо из тебя никакой.
— Самый примитивный — это комплекс Монте-Кристо. Я уж не говорю о собственнических инстинктах, на которых строится убогая советская семья. Любить надо не ради себя, а ради того, кого любишь.
Я пропустил мимо ушей эту плоскую сентенцию.
— А ты ее все еще любишь? — спросил я.
— А почему я должен перестать ее любить? И она меня любит. О чем мы говорим — о любви или о принадлежности? Я ее люблю, но я и Кирилла люблю, и тебя с Саулом, и не могу сказать, что ее люблю больше вас. Это было бы несправедливо. А что такое ревность, вообще не понимаю, потому что отрицаю право собственности мужа на жену. Измена — это мужской миф. Чего я боялся бы, так это предательства. Такового не произошло — ни со стороны Наташи, ни со стороны Кирилла.
Другие члены нашего братства были не столь бескорыстны. Как-то я зашел в очередное пристанище Кирилла и Наташи. Кирилл стал еще угрюмее. Я не сразу понял, в чем дело. Но потом Наташа проговорилась — может быть, сознательно, чтобы вовлечь меня в семейную дискуссию. Оказалось, она дважды в неделю навещает покинутого мужа:
— Обед готовлю, стираю, глажу — он же без меня совсем неухоженный. Болтаем…
— О чем? — довольно резко вмешался Кирилл.
— Тебе-то что?
— Ты его нарочно дразнишь? — спросил я Наташу.
Наташа рассмеялась:
— Кого из них?
— Ну, Тимура не раздразнишь, как ни старайся, — сказал я, припомнив наш с ним разговор о комплексе Монте-Кристо, о семейной собственности и всепрощающей любви.
— Зато этот всегда начеку — ревнив за двоих.
— А есть основания?
— Конечно! Ведь Кирилл у нас собственник.
И тут я понял, что ревновать можно только жену — к любовнику. Не наоборот! Где это видано, чтобы любовник ревновал к мужу? Вот Кирилл и ревновал теперь ее к Тимуру, превратившись из любовника в мужа. А может быть, и Тимур избавился от ревности, став бобылем?
Потом я узнал дополнительную причину для Кирилловой тревоги: Наташа была беременна, а от кого — сама не знала. Ее это и не очень заботило: какая разница, главное — отдать долг природе, не все ли равно, чей ребенок? Так или приблизительно так она рассуждала. А Кирилл со страхом ждал родов. Родился мальчик, как две капли воды похожий на Наташу, ни на кого больше — из таких, говорят, вырастают самые счастливые мужчины.
Кирилл успокаивал себя тем, что восточная кровь обычно перетягивает, а ничего восточного в ребенке действительно не было.
Самым ревнивым оказался, однако, не Кирилл, а Саул, хоть это и была замещенная ревность.
Я до сих пор не очень понимаю, что произошло в его мозгу, почему он, когда Наташа ушла к Кириллу, приревновал заодно к нему и собственную жену, с Кириллом насмерть разругался, а жену чуть не зарезал?
