Какой это был несчастный ребенок! Он искал отца, как беби ищет грудь. Ты был для него Осей: условие ваших свиданий. Дикость? Кто спорит: дикость! Кот Ося. У тебя был настоящий кот Ося, и у него ты был кот Ося. Ты мяучил с ним, как твой кот Ося с тобой. Это был твой эсператно: ты мяукал со своим котом, своими предками, своими бабами и друзьями, даже с врагами. Вот ты и с ним мяу. Он так привык к тому, что ты кот Ося, что не признал бы в тебе отца, даже если бы разрешили. Зато любого другого мужика, окромя тебя, называл папой, но с вопросительной интонацией, мучась и сомневаясь: папа? Хотели досадить тебе, а ранили его.
Детская травма.
Я один откликнулся на его призыв и заменил тебя. Это был жалкий, потерянный, брошенный ребенок, я возился с ним, ощущая родство: сиротство в этом чужом и холодном мире. Мы нашли друг друга: две одинокие потерянные души. Он любил меня и продолжал искать отца. Он тебя искал всю жизнь и потерял навсегда в вашу встречу-невстречу в Нью-Йорке. До сих у меня стоит в ушах его вопрос-надежда:
– Папа?
АБ
– Папа?
Мама – папа? Деда – папа? Дима – папа? Ося – не папа. Ося – кошка. Он приходит и говорит «мяу». Мяу, кот Ося.
– Папа?
– Спи, детка! Спи, родной! Проклятая температура! Никак не сбить! Всё за мои грехи. Но тебе-то за что? Виноград и оскомина? Но где виноград? Оскомина и оскомина. Кислый виноград. Выпей водички, маленький. Завтра тебе будет лучше.
– Где папа?
– Завтра, милый. Ну, почему ты опять сел? Ложись. Ночь. Все спят – птицы в небе, слоны в зоопарке, в норах мыши и кот на крыше.
– Кот Ося?
– И кот Ося спит, будь он неладен, хоть ему не спать, а бодрствовать положено рядом с тобой. На пару со мной дежурить у твоей постели. Но ему нет до нас дела. Завтра заявится со страдальческой миной, закрывая лицо руками. Театр одного актера.
– А Дима?
– Оба здесь будут, горе мое. Господи, ну за что мне все это!
Только бы ты выздоровел! Корь проклятая…
– Не плачь, мама. Завтра будет папа.
Если Дима папа, почему нельзя сказать Диме «папа»? Если Ося папа, почему нельзя сказать Осе «папа»? Почему мама не папа? Зачем папа, когда есть мама, деда, баба, Дима и кот Ося? У всех есть папы, только у меня нет папы. Еще и у Исуса, говорит кот Ося. Но он не Исус, говорит мама и щупает губами мой лоб. Не дай бог, говорит кот Ося.
Все в доме рисуют, но я не хочу рисовать. Деда, баба, мама – все рисуют и меня заставляют, но я не хочу рисовать. Хочу петь, как мама. Я люблю ее голос, но она поет не мне, а когда приходят гости. Я тоже люблю гостей. Мы с мамой любим гостей-мужчин, потому что каждому можно сказать «папа». Папа? Но больше всех мама любит Диму и кота Осю. Один из них папа, но каждому строго-настрого запрещено откликаться на «папу». Вот они и отказываются быть папами.
– А кого бы ты выбрала в папы – дядю Диму или кота Осю? – спрашиваю маму, потому что сам не знаю, кого выбрать.
– Не знаю, – говорит мама.
А потом, подумав, говорит:
– Дима добрее, но Ося – несчастнее.
– А кто лучше папа – добрый Дима или несчастный Ося?
– Спи, детка. Утро вечера мудренее. Завтра и обсудим, кто лучше папа. Есть же еще папы, помимо этих двух.
Дима чаще бывает у меня, особенно когда я болею, как сейчас. А кот Ося приходит реже, с диковинными подарками, но мяукнет раз-другой – и к маме. А меня одного оставляют. Всегда приходит, когда бабы с дедой нету. Баба с дедой его терпеть не могут – так говорит мама.
– А ты?
– Терплю, как видишь, – смеется мама.
– Баба с дедой не любят кошек?
– Кошек любят, а кота Осю – нет.
Тихонько подкрадываюсь и отворяю дверь. Совсем голые оба и как странно танцуют – без музыки на одном месте, тесно вжавшись друг в друга и двигая попами, но не из стороны в сторону, а взад-вперед – это кот Ося, а мама – вверх-вниз.
– Я тоже так хочу! – кричу я и бегу к ним.
– Несносный ребенок! – говорит кот Ося, отрываясь от мамы и поворачиваясь спиной, но я все равно успеваю заметить, что пипирка у кота Оси большая, голая, красная и мокрая. А мама смеется и, взяв меня на руки, относит обратно, а сама возвращается к коту Осе.
У моей мамы самая лучшая грудь в мире! Она мне рассказывала, когда я был сосунок и мы были на пляже с голыми женщинами, я подбегал к каждой, смотрел на грудь, примеривался, сравни вал и убегал обратно к ней: у мамы лучше. Но потом я заметил большую-пребольшую грудь, хотел к ней пристроиться, но тетя засмеялась и прогнала меня: «Рано еще тебе, пострел, о грудях думать!» Почему рано? Наоборот. Тогда я думал, а теперь уже нет.
Когда кот Ося склоняет надо мной голову, он больше похож на птицу, чем на кошку.
– Кот Ося – птица, а не кошка, – говорю я маме.
– Да, он птица, – соглашается мама. – Птица перелетная. Ему здесь холодно. Он скоро улетит на юг, в дальние страны.
– А дядя Дима? Он тоже улетит в дальние страны? Он не похож на птицу.
– Он не похож на птицу, – соглашается мама. – Но он тоже может улететь, если улетит кот Ося.
Странно, думаю, зачем дяде Диме улетать вместе с котом Осей, если я ни разу не видел их вместе. Они всегда приходят порознь, и голая мама танцует то с одним, то с другим, а я подглядываю, хоть и знаю, что нехорошо. Нехорошо подглядывать, но когда я подглядываю, мне хорошо. Я тоже хочу так танцевать с мамой – чтобы она была голой и чтобы я был голый и чтобы она так же вскрикивала, как с ними. Как будто ей больно, но ей не больно, наоборот. Почему она вскрикивает, если ей не больно? Они такие разные, кот Ося и дядя Дима, а танцуют с мамой одинаково, когда стоя, а когда лежа, совсем по-разному. И это уже не танец, а такие прыжки вдвоем в кровати, на которые так смешно смотреть. Как в цирке.
Но почему они никогда не танцуют втроем? Почему никогда не приходят вместе? Я думаю, Дима и Ося на самом деле – это один и тот же папа, раз они одинаково танцуют с мамой и никогда не могут появиться одновременно. Он переодевается то в Осю, то в Диму, а кто он на самом деле, никто не знает. Он сам не знает. И когда он голый, он боится повернуться ко мне лицом, чтобы я не узнал, кто он на самом деле.
Я хочу петь и рисовать, как мама. Мама рисует лучше всех. Я хочу рисовать, как она, но я не хочу учиться рисовать. Я хочу сразу нарисовать наш дом, этот большой-большой стол, это окно, эту улицу в окне, бабу с дедой, и маму, и дядю Диму, и кота Осю – с одним тайным лицом. Всё-всё-всё сразу нарисовать и больше не рисовать никогда, а только петь, петь всегда, как мама, все говорят, у меня ангельский голос, но это скоро пройдет. Все говорят, что голос ломается. Я так боюсь, что голос сломается и будет больно-больно. Наверное, он уже ломается, потому что я весь горю, губы пересохли, не могу глотать, так болит горло. Это голос ломается, я перестану быть ангелом и не смогу петь, как мама.
