– Что такое пятьсот рублей? Мизер! Тут тысячи нужны!
Я выдернула из кукольной ручки медсестры бланк с адресом, тяжело вздохнула (не ешь в другой раз чужие сушки! не ешь!) и поехала.
Несколько раз я пыталась звонить по нацарапанному на бланке рецепта номеру телефона, но безрезультатно. Сына Надежды Валентиновны либо не было дома, либо он действительно его отключал. А что, если он отключал и звонок входной двери? Вот интересно, чем он там занимался, отрубив себе все коммуникации?
Феликс был дома и довольно быстро распахнул дверь на мой звонок. Вот тогда-то я и ужаснулась его звероподобному виду. Ужаснулась и даже отшатнулась, молча разглядывая огромного, практически снежного человека.
– Что надо? – вынужден был спросить он. Его голос оказался очень низким, но красивым.
– Понимаете... – залепетала я. – Ваша мама... Надежда Валентиновна... она в больнице... в реанимации...
Снежный человек, схватив меня за плечо своей огромной лапищей, мгновенно втащил в квартиру, припечатал к стене крохотной прихожей и шаляпинским басом прогудел:
– Так! Все сначала, подробно и без эмоций!
После выяснения подробностей он меня, как былинку, переместил на кухню, буркнув:
– Щас! Переоденусь... Жди!
Я подумала, что переодеваться ему необязательно. Кинг-Конг, как ни наряжай, все останется Кинг-Конгом. Оглядевшись на кухне, такой же маленькой, как прихожая, я поняла, что нога женщины здесь давно не ступала. А может быть, не ступала никогда. Впрочем, оно и понятно. Какая женщина захочет быть раздавленной меж жерновов его ладоней? В кинг-конговской кухне не было особой грязи или развала. Все вроде бы стояло на своих местах, но уюта не было. Создавалось такое впечатление, что сюда забегают только наспех перекусить и никогда не задерживаются долее. Никелированный чайник, стоящий на плите, был не грязным, а каким-то мутным, будто подернутым тонкой паутиной. Электрический, который стоял на столе, казался пересохшим колодцем. Видимо, хозяин его не жаловал. Плафон оранжевого светильника под потолком неравномерно выцвел: со стороны окна был почти белым. А занавески... Впрочем, Феликс не дал мне рассмотреть занавески. Он, облаченный в узкие черные джинсы и коричневый мягкий джемпер, появился на кухне. У меня упало сердце. Его глаза были в тон джемпера: карие и... мягкие. А ведь он не так уж и...
– Поехали! – оборвал мои размышления сын Надежды Валентиновны.
Мне бы сказать ему адрес, да пусть катит в больницу сам, но я почему-то безропотно затолкалась в его очень большую машину. Видимо, иномарку. Я в автомобилях не очень-то разбираюсь, но, судя по высоким колесам, это был какой-то внедорожник. Еще бы! В другие машины Снежному человеку не поместиться. Даже в просторном салоне этого автомобиля высоко задранные колени, как мне показалось, мешали ему рулить. Я намеренно не села на переднее сиденье. Расположилась на заднем и рассматривала (стараясь делать это как можно незаметнее) удивительного человека, с которым свела меня судьба. Нет, он уже не казался мне некрасивым. Первое впечатление часто обманчиво. Но и красавцем он тоже не был. Более оригинальной внешности я в своей жизни еще не видела. Его лицо... оно постоянно менялось, как бы балансируя на грани между уродством и красотой. Это была дьявольская смесь Квазимодо с микеланджеловским Давидом. Губы его оказались пухлыми и чувственными, нос – прямым и породистым, но подбородок был слишком тяжел, лоб – чересчур нависал над глазами. И эта копна давно не стриженных волос, и излишняя сутулость...
– Кончай на меня пялиться! – неожиданно потребовал он и ожег меня быстрым взглядом своих темно-карих, чуть удлиненных к вискам глаз.
Я, застигнутая на месте преступления, вздрогнула и спросила первое, что пришло в голову:
– А вы всем «тыкаете»?
– Нет, тем, кто на меня пялится.
– А другого слова, кроме «пялиться», вы не знаете? Я, например, просто вас рассматривала.
– Ну и чего высмотрела?
Что мне было ему ответить? Во мне вдруг проснулась волчица. Нет... Волчица – вот так! Какого черта я должна сидеть в его машине подбитой птицей? Он должен быть мне благодарен. А я ему ничего не должна. А раз задает вопросы, пусть получит правду в ответ:
– У вас необычная внешность, вот я и смотрю.
– Ну и?
– Что бы вам хотелось от меня услышать?
– Правду, разумеется.
– А до сих пор вы ее ни разу не слышали?
Он с силой нажал на тормоз. Нас чуть не вынесло на тротуар, а я пребольно ударилась лбом о переднее сиденье.
– Какого черта? – пискнула я, кривясь и потирая лоб. – Гибэдэдэшников на вас нет!
– То, что я уже слышал, тебя не касается. У тебя ведь на все свое собственное мнение, не так ли?
Я видела, что Феликс разозлился. Ноздри его нервно подергивались. Мне казалось: еще немного – и он двумя пальцами переломит мне шею. Видимо, нескромные взгляды и разговоры о внешности достали этого человека уже не на шутку.
– Слушайте, а не оставить ли нам эту тему на потом? – предложила я. – Все-таки у вас мать в реанимации...
– Мы сейчас туда непременно двинем, но ты... – Он смерил меня диким взглядом. – Прямо сейчас скажешь, что я – урод, чтобы больше уже к этому не возвращаться и не играть в идиотские гляделки.
Я вдруг рассмеялась и, почему-то тоже перейдя на «ты», весело спросила:
– Хочешь правду, значит?
– Твою правду...
– Да пожалуйста! Я и сама не пойму: уродлив ты или красив. Сумасшедшая помесь! Потому и глаз не оторвать!
Феликс куснул свою нижнюю губу, потом резким движением перебросил через сиденья ручищи, сграбастал меня за плечи и вытащил, как репку из грядки. Я странным образом зависла посреди салона, а мои глаза оказались прямо напротив его, яростно-карих. Он мог бы меня заглотить целиком, но поцеловал в губы. Честное слово, после этого мне страшно захотелось быть им проглоченной... нет... им испробованной... изведанной... исцелованной вусмерть... И мы уже оба знали, что так оно и будет.
Нет смысла описывать, как мы занимались делами его матери. Мы должны были сделать все быстро не только потому, что Надежда Валентиновна уже балансировала между жизнью и смертью, а еще потому, что нам не терпелось остаться вдвоем. После того, как в отделение реанимации были переданы все необходимые лекарства, Феликс побеседовал с главврачом и вышел ко мне, дожидающейся его в холле на желтом кожаном диванчике. Он сел рядом и в бессилии откинул голову на спинку.
– Что?! – испуганно спросила его я.
– Ничего хорошего, – ответил он в потолок. – Пятьдесят на пятьдесят.
– Но... она же еще не старая... Всего пятьдесят пять...
– Поэтому к ее пятидесяти пяти и дают еще пятьдесят... – невесело пошутил он. – На то, чтобы выкарабкаться...
