– Что ты, нет, конечно!
– Чудная ты какая-то…
– Володя, хочешь чаю?
– Галя, пей сама свой чай…
Но была какая-то авантюрная поездка в Таллин. Бар, разноцветные свечи на столах, гостиница… Наутро Володя долго молчал. Потом взял с телефонного столика фирменный гостиничный бланк и стал быстро что-то писать. Закончив, протянул ей листок: «Стихотворение «Это было в отеле», тебе посвящается!»
Потом, уже в Москве, как-то совершенно случайно встретились. «Как дела?» – «Да вот, с мужем развожусь». – «А что такое?» – «Призналась ему, что ты был моим любовником». – «Галь, а разве я был твоим любовником? Ты хоть знаешь, что такое любовник?!.»
Со временем Галина осознала: «Мы с Высоцким совершенно не подходили друг другу. Ему нужна была женщина, которая была готова за него бороться каждую минуту, снова и снова его завоевывать. Марине Влади это по плечу, а мне – нет. Недаром она сразу поняла, что я ей не соперница».
По мнению Золотухина, «Высоцкий не требовал особых благ себе в жизни, особой зарплаты, одежды особой, еды, питья или признания открытого, не в меру комплиментарного… Но если в компании была женщина или женщины, за ним было негласное, но безоговорочное право на любую из них. Первый выбор был за ним, остальные разбирали дам после него… Что такая-то может предпочесть кого другого – это меня умиляло, но других, я думаю, задевало не на шутку…»
«Что остается от сказки потом – после того, как ее рассказали?..»
Я с трудом различаю, где я, а где чернильница. Небольшая путаница не так уж страшна, но когда кормишь бутербродами с апельсиновым джемом чернильницу, а перо обмакиваешь КОЕ В КОГО и чувствуешь, как КОЕ-КТО до краев полон чернил, это ужасно…
Чарльз Л. Доджсон (он же Льюис Кэрролл)
…Они шли навстречу друг другу по длиннющему коридору «Мосфильма». Ирина сразу же его узнала и еще издалека приветливо улыбнулась. Но тут же насупилась: он был одет точно в такой же, как и у нее, джинсовый костюмчик «Lee» – безумная роскошь по тем временам. А он шагал с отрешенным видом и, казалось, не видел никого и ничего перед собой. Вот же, пижон!
Но когда поравнялись, Высоцкий замер, протянул руки к Ирине, приобнял за плечи и ткнулся носом в щечку:
– Привет! Ты откуда такая красивая?
– Из Стокгольма, – гордо ответила Печерникова в расчете сразить наповал.
– А я из Парижа.
– Ничего себе! Вот так встреча.
– Давай где-нибудь присядем, что ли, – предложил Володя. – А вот хотя бы на диванчик.
Они присели.
– Слушай, Ир, сколько же мы с тобой не виделись? Лет пять, наверное…
– Да, что-то около того.
– И где же ты пропадала?
– Ой, Володя, и не спрашивайте! Где я только не была! Рассказывать до утра можно.
– А я не тороплюсь. Я тут свои дела уже в основном закончил. А до вечернего спектакля еще вагон времени. Да и прекрати мне «выкать», я еще не настолько стар.
Посмеялись.
– А где ты, в каком театре? – поинтересовалась «скандинавская гостья».
– Там же, на Таганке!
– О, я много слышала, но бывать у вас еще не приходилось.
– Все! Беру на себя обязательство: ты посмотришь все наши спектакли. А начнем с «Гамлета».
– И кто же Гамлет?
Высоцкий сделал вид, что обиделся:
– Он сидит рядом с тобой.
– Ух ты! – искренне удивилась Ирина.
Они поговорили еще о том о сем, вспомнили общих знакомых: «А как там Севочка Абдулов? А Жора Епифанцев?..» Потом она спросила:
– Володь, вот ты тогда свою песню пел, помнишь? Ну, в этом клубе КГБ, где мы репетировали… «Парус», по-моему, песня называлась. А ты еще что-нибудь написал? Поёшь, нет?..
Она не ожидала от Высоцкого такой бурной реакции: он был просто в шоке. Схватил ее за руку:
– Тебя мне сам бог послал! Ты правда ничего больше моего не слышала?
– Да нет, откуда? Я же говорю: жила за границей. А там никого из наших знать не знают…
– Это прекрасно! – возбужденно произнес Высоцкий. – Нет, то, что нас не знают, конечно, паршиво. Но это «временные трудности». А прекрасно то, что ты меня ни разу не слышала. Ты же для меня просто находка. – Он на мгновение задумался. – Слушай, а у тебя как со временем?
– Нормально. Занесу вот сценарий – и свободна. А что?
– Отлично! Пойдем отдадим твой сценарий. Скорей! А потом поедем ко мне, на Матвеевскую.
– Это еще зачем?
– Я буду тебе петь!
– Поехали!
Пока добирались до Матвеевской, где снимал квартиру Высоцкий, Ирина без передыху щебетала, рассказывая ему свою историю:
– Когда я тебя первый раз увидела в этом кагэбэшном клубе перед репетицией, возненавидела всеми фибрами души, ей-богу. Ты же все к кому-то все время цеплялся, острил, издевался. В общем, запрезирала тебя со всей моей детской категоричностью. А вы там с ребятами – Геной Яловичем, Епифанцевым, Абдуловым – хотели что-то вроде театра организовать. Помнишь?.. Ну вот, а я как-то пришла на репетицию и вдруг слышу – кто-то здорово поет хрипатым голосом: «Парус, порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь…» Влетаю – опоздала немножко, – все кучей стоят, слушают. Проползла между ними и вижу, что это тот самый, ненавистный мне… И ляпнула: «Ну, надо же…» А ты как раз петь закончил, посмотрел на меня: «Ну, что?» Я говорю: «Надо же, такой противный – и такую песню спел». И ты расхохотался на весь клуб… Помнишь?
– Конечно, – кивнул Высоцкий. – Ты мне сразу очень понравилась.
– Ну вот, а потом после нашей родимой школы-студии, – Ирина невесело усмехнулась, – поработала в «Ленкоме», у Гончарова в «Маяковке». Натерпелась от баб – ужас!.. Везде за спиной слышала: «Конечно, ЭТА из «Доживем до понедельника» сразу все роли заграбастала». – «Так она же со всеми режиссерами спит!»
– Бывает. – Владимир погладил ее по плечу.
– А потом я поломала ногу и влюбилась…
– В хирурга? – тут же подхватил Высоцкий.
– Ну почему именно в хирурга? – рассердилась актриса. – В музыканта. Я после своих переломов только-только начала ходить, и друзья повезли меня на польскую выставку. А там выступали «Бизоны». Помнишь такую группу?
Высоцкий отрицательно покачал головой:
– Не-а.
– Да, так вот, в самого главного из них, Збышека Бизоня, я и влюбилась. И нет чтобы ограничиться красивым романом, зачем-то поперлись в загс. Уехали в Польшу…
– Извини, – перебил Высоцкий и обратился к водителю: – Там, на светофоре, направо.
– Я помню, Владимир Семенович, – отозвался таксист. – Не первый раз встречаемся.
