Этот полет своими глазами видели Вадим Туманов и Леонид Мончинский в Иркутске во время сибирского путешествия Высоцкого.
Не менее примечательны и другие наблюдения. Драматург Михаил Рощин, вспоминая свою маму и Высоцкого, писал: «Он таким, как она, безмужним, работящим, выволокшим на плечах детей и войну, настоявшимся с барахлом по рынкам, не гулявшим с майорами за чулки и тушенку, – им и в подушку-то пореветь не было сил – вот таким, как она, он попадал, ударял в самое сердце. Мать его выделила и приняла сразу, услышала, поняла… Мы свет выключали, сидели в обнимку по углам, уходили на кухню, на лестницу, – вижу его с гитарой, сидящим у матери в ногах, он поет, она слушает, бра на стенке горит, обернутое газетой. Мать то носом зашмыгает, прослезится над «жалостной» песней, то захохочет и просит повторить: «Как? Как?» И он опять споет, и раз, и два – пожалуйста: «Она ж хрипит, она же грязная, и глаз подбит, и ноги разные, всегда одета, как уборщица. – А мне плевать, мне очень хочется»…»
Нередко именно представительницы слабого и прекрасного пола становились организаторами его выступлений, и его самыми заботливыми опекуншами.
Наталья Преображенская, услышав в 1971 году Высоцкого в киевском Доме ученых, дала себе слово: во что бы то ни стало уговорить его выступить в ее институте микробиологии и вирусологии: «Пробралась за кулисы и, когда Владимир Семенович выходил из гримерки, обратилась к нему с просьбой. Он выслушал меня и, улыбаясь, спросил: «Вы же меня слышали, зачем же еще приглашаете?» – «Хочу поделиться счастьем с другими!» – ответила я, и, расстроганный таким ответом, Высоцкий согласился…»
Встретились они у гостиницы «Украина». В дороге Наташа предупредила, чтобы гость не удивился, увидев «товарищей ученых» не в белых халатах, а в фуфайках и сапогах – многие приедут на концерт прямо с уборки картошки.
Выйдя на сцену, он попросил не записывать выступление и не аплодировать, чтобы больше успеть спеть. Пел, как обычно, полтора часа. «В конце Владимир Семенович, – вспоминала Преображенская, – сказал: «Мне тут Наташа рассказала, что вы были на картошке. Обещаю вам, что к следующему выступлению, если, конечно, вы меня пригласите, обязательно напишу песню об этом…» И действительно, выступая через некоторое время перед киевскими «доцентами с кандидатами», Высоцкий спел обещанное:
Ох, вы там добалуетесь! Ох, вы доизвлекаетесь,
Пока сгниет, заплесневеет картофель на корню!
Сидевшая рядом с Натальей в первом ряду биохимик Елена Ражба аплодировала, не щадя ладоней. Ее стихотворение «Человек с содранной кожей», посвященное Высоцкому, Преображенская уже давненько с оказией передала Владимиру. Прощаясь после выступления, он подозвал Наташу и вполголоса спросил: «Эта женщина написала те строки?» – «Да. А как вы догадались?» – «Не знаю. Почувствовал…»
«Хвост огромный в кабинет из людей, пожалуй, ста…»
Прощай, скука, прощай, грусть!
Я на Фурцевой женюсь!
Буду тискать сиськи я
Самые марксистския…
Городской фольклор
Владимир Семенович был осторожен, дипломатичен, обаятелен, находчив и бесконечно галантен в своих вынужденных отношениях с сановными дамами. Уж очень недолюбливали его дамы с партийными лампасами.
Катя Фурцева, «фабричная девчонка» из Вышнего Волочка, сделала себя сама. Как «альпинистка моя скалоласковая», взобралась-таки на самый что ни на есть Олимп – пятый этаж Старой площади, 4, где располагались кабинеты секретарей ЦК КПСС. Она училась ловко перевоплощаться из хрупкой феи, слабой женщины в номенклатурного бесполого чиновника, до хруста в костях сжимавшего в своих административных объятиях «зарвавшихся таганских охальников». Но ведь именно благодаря ее записке официальный статус обрел Театр драмы и комедии на Таганке. А назавтра она могла распять «Павших и живых» или запретить Любимову «Живой» и «Берегите ваши лица». Но могла и оценить некоторые, совсем уж выбивавшиеся из «залитованного» репертуарного списка песни Высоцкого. Друзья театра вспоминали ее слова, произнесенные в узком кругу: «Вот Высоцкий пишет всякую ересь, ерунду. Но смотрите, какую песню написал! Может же, когда захочет!» А что за песня, спросили ее. И неожиданно для всех Екатерина Алексеевна ответила: «Штрафные батальоны».
В одни годы с Фурцевой на партийный Олимп упорно карабкалась еще одна гранд-дама – некая А.П. Шапошникова, секретарь по идеологии Московского горкома партии. Стала известна тем, что в марте 1969 года на собрании партийного актива устроила публичную порку либералам-кинематографистам: «Театр на Таганке выгнал Высоцкого, так его подобрал «Мосфильм!» Позор!» «Много инициативного горя принесла она и прославленным мастерам театра, литературы, науки, музыки, и честным парторгам, и целым коллективам, – поминал потом Шапошникову Вениамин Смехов. – Ее потом сняли и понизили до… замминистра высшего образования».
И Фурцева, и Шапошникова «вырабатывали общую линию». А «проводили ее в жизнь» занимавшие не бог весть какие номенклатурные посты чиновницы рангом пониже, но с немалыми полномочиями. Высоцкий знал, интуитивно чувствовал все правила игры и старался вести себя так и делать вид, что следует их требованиям, абы только дело в «инстанциях» сладилось и можно было бы потом торжествовать:
Наша свадьба – не конец
Дельцу пустяковому:
Делу доброму венец,
Да начало новому!
К встрече с главным редактором «Ленфильма» Ириной Головань, которая должна была утвердить «бандитские» песни к «Интервенции», он готовился как к сватовству. «Володя, – рассказывал постановщик фильма Геннадий Полока, – был очень аккуратен, чуть ли не в галстуке, чего с ним никогда не бывало. Во всяком случае, пришел в пиджаке, гитара была в чехле. С папочкой пришел… А Головань к нему относилась очень осторожно. Много легенд было. Все считали, что он и подраться может, песни-то блатные все-таки. Поэтому она, слегка побледневшая, приняла его в своем кабинете… С ней он держал себя улыбчиво, солидно. Я предполагаю, что так разговаривал бы Василий Иванович Качалов с Фурцевой, например… Сел. Рокочущим баритоном, почти оперным, поговорил о новостях московских, погоде, даже о моде… Потом уважительно очень, предупредительно, спел эти бандитские, блатные «Гром прогремел, золяция идет…», «В Лиховском переулке…» Пропел деликатно очень, что было очень смешно. И очень скромно продекламировал «Деревянные костюмы». Главный редактор была крайне довольна: все так пристойно, чинно. Володя тоже вышел с лицом победителя. Была попрана формальность. Было все принято…»
Но так случалось далеко не всегда, и тогда ни шарм, ни обаяние, ни галстук, ни бархат голоса на дам впечатления не производили. При утверждении программы выступления Высоцкого по линии Бюро пропаганды советского киноискусства заместитель директора учинила ему настоящий экзамен. Она сразу спросила: «А вы стихи читать умеете?» Он сказал: «Я же окончил театральную школу, я артист…» – «Ну, почитайте что-нибудь…» И он начал читать – сначала Маяковского, далее Пушкина. Потом говорит: «Может, хватит?..» – «Нет, еще что-нибудь». Словом, заставила его давать концерт перед ней. А через четыре дня все эти выступления похерили, а готовая афиша пошла под нож.
