Белую козу для тебя я в жертву…
(Сапфо. фр. 40 Lobel-Page)
Как очень часто бывает, о контексте сказать что-то вразумительное крайне сложно, но общий смысл строки вполне ясен. Несколько понятнее следующее двустишие:
Вот встала луна огромным кругом,
Вот вкруг алтаря обстали жрицы…
(Сапфо. фр. 154 Lobel-Page)
Кстати, коль скоро тут упоминаются жрицы, следует заключить, что речь идет о почитании какого-то женского божества. Согласно древнегреческим обычаям, служителями культов богов были мужчины, а служительницами культов богинь — женщины. Во фрагменте описывается некий ночной обряд у алтаря (то есть, очевидно, сопровождающийся жертвоприношением). Почему ночной? Значит, богиня, которой в данном случае поклоняются, каким-то образом связана с ночью. Или, вероятнее, конкретно с луной, появление которой поэтесса специально отмечает? У эллинов была особая богиня луны — Селена, но она относилась к фигурам сугубо второстепенным, объектом развитого культа не была. А из олимпийских божеств в наибольшей степени ассоциировалась с ночным светилом Артемида, так что, не исключено, в данном отрывке фигурируют именно ее жрицы.
Вот еще один фрагмент, где мы встречаем алтарь:
Критянки, под гимн,
Окрест огней алтарных
Взвивали, кружась,
Нежные ноги стройно,
На мягком лугу
Цвет полевой топтали.
(Сапфо. фр. 16* Lobel-Page)
Раз речь идет об «огнях алтарных», то, значит, на жертвеннике уже сжигается заколотое животное. А вокруг жительницы Крита (тоже, скорее всего, жрицы) предаются веселой пляске. Ритуалы в честь богов у античных греков, надо сказать, отличались именно атмосферой веселья и радости. Имелись, конечно, и скорбные, но таких все-таки было меньшинство. Считалось, что небожителям приятно приподнятое, восторженное настроение тех, кто их чествует. Поэтому, в частности, во время обрядов, жертвоприношений было принято надевать на голову венки — этот символ праздничности. Вот как обращается Сапфо к еще одной из своих подруг, по имени Дика:
Венком охвати,
Дика моя,
волны кудрей прекрасных…
Нарви для венка
нежной рукой
свежих укропа веток.
Где много цветов,
тешится там
сердце богов блаженных.
От тех же они,
кто без венка,
прочь отвращают взоры…
(Сапфо. фр. 24b Lobel-Page)
Тут прямо объясняется, почему божествам любезны венки: потому, что они блаженны.
Фиас, который возглавляла Сапфо, был, как любой фиас, учреждением прежде всего религиозным. Жизнь женщин, входивших в подобный кружок, представляла собой, по сути, почти постоянное богослужение. Но ни в коей мере не стоит сравнивать античный языческий фиас, скажем, с христианским монастырем. Хотя на первый взгляд общее есть: в обоих случаях перед нами — люди, посвятившие себя божеству.
Это если подходить чисто формально. Но насколько велика разница по существу между «Христовыми невестами» — инокинями, сознательно оградившими себя от всех радостей мира, — и участницами кружка Сапфо, предающимися полной, насыщенной жизни, о которой потом будет что вспомнить. Так и пишет наша героиня, обращаясь к своим подругам:
Им сказала: женщины, круг мне милый,
До глубокой старости вспоминать вам
Обо всём, что делали мы совместно
В юности светлой.
Много мы прекрасного и святого
Совершили. Только во дни, когда вы
Город покидаете, изнываю,
Сердцем терзаясь.
(Сапфо. фр. 24а Lobel-Page)
Вновь перед нами знакомый уже мотив разлуки — точнее, разлук, связанных с замужествами девушек из фиаса. Но ведь и сами эти свадебные разлуки обращались для подруг некоего рода празднествами. Помните — ночные гулянья, пение до зари, пожелания счастья новобрачным? Из всех праздников именно свадебные, нет сомнения, самыми яркими искрами запечатлевались в сознании фиасоток. И каждая из них, конечно, думала: «Скоро это ждет и меня… И страшно, и желанно!»
САПФО В ВЕКАХ
Любой представитель архаической греческой мелики был обязательно не только поэтом, но и музыкантом. Более того, часто он был и композитором, если пользоваться современной терминологией, то есть сочинял также и мелодии к своим стихам.
Последнее, правда, можно сказать не обо всех лириках (некоторые пользовались и мелодиями уже существовавшими), но о Сапфо — уж точно. Неоднократно упоминалось, что ее изобретением был сапфический стих. Что это такое — мы уже знаем, и потому не будем повторяться. Оговорим только, что это форма не только метрическая (если рассматривать ее в контексте античного стихосложения), но и ритмико-мелодическая (если рассматривать ее в контексте музыки).
Сапфо вносила новшества и в область музыкальных ладов. Приведем следующее высказывание: «И миксолидийский лад — страстный, подходящий для трагедии. Аристоксен же говорит, что Сапфо первой изобрела миксолидийский лад, а авторы трагедий научились ему у нее. Конечно, они, взяв его, сопрягли с дорийским, поскольку последний передает пышность и достоинство, а первый — страстность; в результате их смешения и возникла трагедия» (Аристоксен. фр. 81 Wehrli).
Характеристика миксолидийского лада, сделанная Аристотелем, выше уже тоже давалась: он-де скорбен и сумрачен (в принципе ничего удивительного — именно такое настроение порой овладевало нашей героиней). Но для нас здесь особенно важно то, кто именно называет Сапфо открывательницей этого лада.
Философ Аристоксен жил во второй половине IV века до н. э. Он был родом из города Тарента, находившегося в Южной Италии (так называемой Великой Греции), — иными словами, в тех местах, где лет на двести раньше прославился Пифагор. Пифагорейское учение, нужно сказать, сохраняло особенно долгое и сильное влияние именно в названном регионе эллинского мира. Не приходится сомневаться, что Аристоксен уже в юности познакомился с этими идеями и, можно даже сказать, возрастал в их атмосфере. Пифагор же, как известно, в своем учении уделял музыке исключительно большое внимание; именно он выдвинул знаменитую теорию гармонии сфер
[167] (он жил позже Сапфо, безусловно, знал ее стихи и, скорее всего, принимал и их в расчет в своих выкладках). Любой пифагореец, в сущности, так или иначе был музыкантом.
