Выскажем неортодоксальную мысль: уж не потому ли музыке был оказан в античном образовании такой почет, что ею столь активно занимались в самой первой древнегреческой школе — школе Пифагора, которая стала прообразом всех возникавших впоследствии школ? Кстати, может быть, и с астрономией дело обстоит аналогичным образом? Эту науку пифагорейцы тоже весьма ценили. И, между прочим, тесно связывали между собой астрономию и музыку (ниже еще пойдет речь о знаменитой теории «гармонии сфер»).
Еще одна вещь обращает на себя внимание в вышеприведенном свидетельстве Ямвлиха. Пифагор был с учениками и тогда, когда они вечером отходили ко сну, и тогда, когда они утром просыпались. Получается, школа была устроена, так сказать, по принципу интерната, то есть те, кто в ней учился, в ней же постоянно и жили. Вот и еще одно сходство с христианским общежительным монастырем.
Разумеется, на таком положении находились только ближайшие из учеников Пифагора — те, кто поставил себе задачу полностью постичь всё, что преподает учитель, этот неутомимый харизматик, ложившийся позже своих подопечных и встававший раньше их. Пифагорейцы не самого ближнего круга, желавшие приобщиться только к некоторым истинам учения, вряд ли постоянно обитали в училище.
«Он считал, что врожденные способности нуждаются в развитии в процессе уроков и знаний, а для свойственной всем от природы невоздержанности и для корыстолюбия есть и средства их распознавания, и различные способы сдерживания и подавления, действующие на них подобно огню и железу, и эти пороки можно смирить полезными мерами; дурной же человек не в силах ни сдержать их, ни остановить. Кроме того, он проповедовал среди учеников воздержание от мяса одушевленных существ, а также от некоторых видов пищи, мешающих бодрости и ясности ума, словесное воздержание и полное молчание, применяемое в течение многих лет как средство для сдерживания языка, и напряженное и неустанное внимание при изучении и усвоении сложнейших основоположений и ради этого отказ от вина, пост и короткий сон, пренебрежение и неприятие славы, богатства и тому подобного…» (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 16. 68—69).
Сходство с монастырем вырисовывается всё более рельефно! Словесное воздержание — типично монастырское правило, да и прямой обет молчания берут на себя некоторые монахи-схимники. Далее пост и короткий сон… А тут уж и вовсе аналогия полная.
Многие пищевые ограничения, принятые в пифагореизме, связаны с присущей этому учению идеей о переселении душ, о которой речь еще впереди. А пока отметим еще слова, с которых начинается последняя цитата: «Врожденные способности нуждаются в развитии в процессе уроков и знаний». Это, собственно, базовый принцип любого образования. И для нас подобное суждение звучит банальностью. Но тогда-то, в VI веке до н. э., оно, напротив, было настоящим откровением! Рождалась идея правильной школы, зиждущаяся на том постулате, что человека можно чему-то научить. Фактически Пифагора и ранних пифагорейцев можно назвать основоположниками этого духовного процесса. В следующем столетии «эстафету» в этом отношении переняли у них софисты
[121], сознательно позиционировавшие себя именно как учителей. Кстати, некоторые из софистов (например, Горгий, один из крупнейших и самых влиятельных представителей этого движения) были связаны определенными преемственными связями с пифагореизмом (через Эмпедокла).
А вот и наиболее подробный рассказ об обычаях, принятых в пифагорейском братстве относительно учеников: «Когда к нему (Пифагору. — И. С.) приходили новички и изъявляли желание учиться у него, он давал согласие не сразу, но лишь после того, как производил проверку и оценку их характера и способностей. Сначала он расспрашивал кого-нибудь о том, как они ведут себя с родителями и остальными домашними, затем наблюдал их несвоевременный смех или молчание, разговорчивость свыше меры, некоторые другие порывы, знакомых, с которыми они общались, и особенно тех, с кем проводят время постоянно, и кто из встречных вызывает у них радость или огорчение. Кроме того, он наблюдал их внешний вид, и походку, и всякое движение тела, и делал вывод на основании отличительных признаков природы человека, обнаруживая по внешним проявлениям скрытый в душе нрав. Того, кто выдерживал это испытание, он отпускал на три года, чтобы, понаблюдав еще, проверить, достаточно ли у человека твердости и истинной любви к учению и относится ли он к славе так, что ему безразличны почести. После этого тем, кто приходил вновь, он предписывал пятилетнее молчание, испытывая их способность воздерживаться, так как молчание — наиболее трудный вид воздержания, каковое испытание назначают и те, кто учредил для нас мистерии. К этому времени то, что было у каждого (я имею в виду имущество), переходило в общую собственность и передавалось назначенным для того, чтобы распоряжаться этой собственностью, ученикам, которых называли "политики", причем некоторые из них были еще и экономами и законодателями. Те же, кто после испытания их образа жизни и других нравственных достоинств признавались достойными участвовать в изучении основоположений, теперь, после пятилетнего молчания, становились эсотериками и в одеждах из тонкой ткани слушали и созерцали Пифагора; до этого они, не надевая такой одежды и не видя Пифагора воочию, просто слушали его речи, пока их нравы на долгое время становились предметом испытания. Если же их изгоняли, имущества они получали вдвое больше, чем внесли, и им насыпали могильный холм, их товарищи… встречаясь с ними впоследствии, вели себя так, как будто перед ними кто-то другой, и говорили, что умерли те, которых они выдумали сами себе в надежде, что они станут прекрасными, добрыми благодаря учению» (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 17.71-73).
Итак, получается, что в пифагорейском сообществе были разные, так сказать, «ступени посвящения». Ямвлих, в общем-то, правильно отмечает в связи с этим аналогию с мистериальными культами. Ведь, действительно, во многом похожие градации наблюдаются в разного рода мистических братствах, существовавших и существующих в самые различные эпохи. Можно вспомнить и о «градусах» в масонских ложах, и о категориях монашествующих в христианских монастырях (от послушников до схимников)…
Как тут рассказывается, одни ученики еще только проходили проверку, другие считались уже принятыми в союз, но тем не менее пока не имели права лицезреть самого Пифагора, а только слушали его. Насколько можно понять, такие люди во время занятий располагались за занавесью. И только пройдя все искусы, пифагореец допускался к созерцанию учителя. Да, Пифагор явно окружал всю свою жизнь ореолом некой таинственности. Это, конечно, связано с той репутацией «сверхчеловека», которую он себе создавал.
«После этого расскажем о том, как он разделил отобранных им соответственно достоинству каждого. Ибо он не считал правильным участие всех учеников во всех его беседах ввиду неодинаковости природных данных… Каждому предоставлялся курс наук, соответствующий его достоинству. Поэтому, назвав одних пифагорейцами, других — пифагористами… и разграничив таким образом, как подобает, названия, первых сделал близкими своими учениками, вторым же дал понять, что они — их подражатели. Пифагорейцам он предписал иметь общее имущество и проводить всё время вместе, живя бок о бок, остальным же — имущество иметь каждому отдельное и, собираясь в одном месте, помогать друг другу в учебе. Таким образом, эта преемственность двух способов обучения была установлена самим Пифагором. Согласно же другому толкованию, существовало два вида философии, ибо было два рода воспринимающих ее: одни назывались "акусматики", другие "математики". Исходя из этого, иные признавали математиков пифагорейцами, акусматиков же — нет…» (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 18. 80—81).
