Ямвлих в красочном описании аналогичных эпизодов не отстает от Порфирия. Во многом он его повторяет чуть ли не дословно
[128], но порой добавляет и новые детали:
«В Сибарисе Пифагор, взяв в руки большую ядовитую змею, затем отпустил ее, и точно так же в Тиррении он брал в руки маленькую змею, укус которой был смертелен. В Кротоне, как говорят, он гладил белого орла, и тот сидел спокойно. Когда кто-то захотел послушать его, он сказал, что не станет говорить, пока не появится какое-нибудь знамение, и после этого в Кавлонии появилась белая медведица. Человека, собирающегося сообщить ему о смерти сына, он опередил, сказав о ней сам… Поскольку относительно Пифагора нет разноречий и невозможно, чтобы об одном человеке все говорили одинаково, полагают, что разумно воспринимать сказанное им как слова существа высшей природы, а не просто человека. Да и загадочное изречение указывает на это. Ибо есть у пифагорейцев такое изречение:
Он — человек и птица, и нечто третье, другое».
(Ямвлих. Жизнь Пифагора. 28. 142—144)
К вопросу о змеях, которых, как следует из вышеприведенного свидетельства, совершенно не боялся Пифагор. В одном источнике в связи с этим содержится нюанс, производящий просто-таки комическое впечатление: «Укусившую его в Тиррении ядовитую змею он сам убил своим укусом» (Аполлоний. Чудесные рассказы. 6). Пифагор, в отместку за укус змеи сам кусающий ее, — это способно вызвать невольную улыбку.
В целом же можно попытаться систематизировать чудеса Пифагора, о которых свидетельствуют античные авторы. Чудеса эти делятся, так сказать, на несколько классов. Во-первых, пророчества, предсказания, которые будто бы всегда сбывались. Причем давались они мудрецом как по поводу событий значительных (землетрясения и т. п.), так и в связи с какими-нибудь совсем мелкими деталями (сколько рыб в неводе или есть ли на корабле покойник). Во-вторых, некие необычные отношения нашего героя с представителями животного мира, будь то медведица или бык, орлы или змеи. Наконец, в-третьих, — особенности его внешности и поведения, указывающие на сверхчеловеческую природу: пресловутое золотое бедро, способность разговаривать с реками, находиться одновременно в двух местах и т. п.
И еще: в источниках подчеркивается, что с Пифагором связано особенно большое количество чудесных историй. Пророков-чудотворцев, странствовавших по Элладе, в ту эпоху было немало, и в предыдущем изложении некоторые из них уже упоминались: Абарис, Эпименид, Гермотим, Аристей… Так вот: предание настойчиво подчеркивает, что на этом фоне Пифагор безусловно выделялся. Он был, так сказать, «чудотворцем номер один», самым знаменитым из всех прочих. Абарис, в частности, был даже сделан его учеником, а в некоторых свидетельствах — и Эпименид тоже (Порфирий. Жизнь Пифагора. 29). Но это, бесспорно, произвольная выдумка, не имеющая ничего общего с действительностью. В частности, деятельность Эпименида развертывалась в начале VI века до н. э.
[129], когда Пифагор даже еще и не родился.
Подытожим наши наблюдения следующей характерной цитатой. Пифагорейцы «причислили Пифагора к богам, как некоего благого и человеколюбивого демона, одни называя его пифийцем, другие — Аполлоном Гиперборейским, третьи — Пеаном, четвертые — одним из населяющих Луну демонов, другие — одним из олимпийских богов, говоря, что он явился в человеческом образе для пользы и исправления человеческой природы, чтобы дать ей спасительный толчок к счастью и любомудрию, и лучшего дара от богов, чем тот, который явлен в лице Пифагора, не было и не будет никогда» (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 6. 30).
Из этого пассажа видно, что о сущности и статусе Пифагора судили по-разному, сходясь только в одном: в том, что обычным человеком он уж точно не является. Впрочем, процитированная фраза требует некоторых комментариев.
Прежде всего, в каком смысле здесь говорится о демонах? Сразу поясним, что не в нашем современном. Словоупотребление, выработанное христианством, подразумевает под демонами злые сверхъестественные существа: бесов, чертей. Совсем не так было в античной религии. Слово «демон» (оно, кстати, именно греческое по происхождению) изначально означало, в сущности, то же, что и «бог», было его синонимом
[130]. Во времена, о которых у нас идет речь, оно звучало несколько иначе: «даймон». Богов вполне могли называть демонами (даймонами), и наоборот.
Ближе к концу античности стали считать, что демоны — это не вполне боги, а сверхъестественные существа, стоящие в иерархии мира чуть ниже богов (но выше героев, и уж тем более выше людей). Сформировалась, соответственно, такая градация статусов: боги — демоны — герои — люди — животные. Особенно подробно это учение было разработано в религиозной философии неоплатонизма. Напомним, что именно к неоплатоникам принадлежал Ямвлих, автор вышеприведенного отрывка. И несомненно, что его воззрения здесь сказались, то есть он привнес в представления ранних пифагорейцев некоторые не свойственные им элементы позднейшего происхождения. Во времена самого Пифагора такого понимания слова «демон» еще не было.
Что же касается встретившихся в цитате эпитетов или «прозваний» самосского мудреца, то «Пифиец», несомненно, находится в связи с дельфийским культом Аполлона; напомним, жрица-прорицательница в Дельфах называлась пифией. Свою роль в появлении подобного прозвища могло сыграть созвучие: ведь имя философа тоже начиналось на «Пиф-». «Пеан» — это одна из так называемых эпиклез (культовых имен) того же Аполлона. Да и сам этот бог (в ипостаси Аполлона Гиперборейского), как видим, появляется среди предлагаемых «идентификаций» Пифагора.
Борьба за власть над умами и городами
Итак, умами своих учеников и приверженцев Пифагор овладел быстро и всецело. Они его боготворили — в прямом, переносном и абсолютно любом смысле, беспрекословно и фанатично выполняли каждое его указание. Но это было только начало; самосский пришелец жаждал большего.
Дело в том, что пифагорейское сообщество создавалось отнюдь не как кружок «чистых философов», оторванных от жизни, благостно и беззаботно беседующих на разные абстрактные темы в ходе своих идиллических прогулок. Более того, это было даже не только религиозное братство. Нет, в одной из своих важных ипостасей оно представляло собой политический союз
[131], ставивший себе целью овладение властью и после этого — проведение политики в совершенно определенном духе, а именно чисто аристократическом. Оговорим здесь, что последний термин применительно к пифагорейцам следует понимать в исконно греческом, то есть буквальном смысле: аристократия — «власть лучших». Не самых знатных и родовитых, а именно лучших, в максимальной степени обладающих традиционными добродетелями: мудростью, справедливостью, мужеством и т. д. Напомним: об этом прямо говорится и в источниках. Например: пифагорейцы «вели государственные дела так отменно, что поистине это была аристократия, что значит "владычество лучших"» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. VIII. 3).
