— Он развелся сразу после того, как получил эту квартиру, —
пояснила его сестра, — семья здесь никогда не жила. Они формально были в браке
много лет, но фактически не жили вместе. Вы же знаете, тогда не разрешали
разводиться ответственным сотрудникам центрального аппарата. Вот он и вынужден
был не оформлять свой развод до восемьдесят седьмого года. А квартиру он
получил в восемьдесят третьем.
— Это его библиотека? — спрашивает Михалыч, видя, как я
достаю книги. У него взгляд наметанный, он все замечает.
— Не совсем. Здесь есть и мои книги. Мы с ним живем давно
вместе.
Значит, Толстой и Горький не писатели ее брата. Это, скорее,
ее кумиры.
Но я уже смотрю другую полку, где лежат фотографии. Целая
пачка фотографий. Я лениво перебираю ее, скорее для проформы, чем по
необходимости. Какая мне разница, у кого на коленях он сидел в детстве или с
какой девушкой любил фотографироваться. Здесь в основном семейные фотографии. А
вот в другом альбоме лежат более поздние фотографии. Я показываю Михалычу, и
тот кивает, чтобы я все проверил. Из другой комнаты доносится неясный шум. На
Бессонова еще можно положиться, он действует аккуратно, а вот Ион в квартире,
что слон в посудной лавке. Лучше бы мы взяли Зуева.
— У вашего брата были близкие друзья? — спрашивает Михалыч.
— Он не говорил вам, куда он сегодня пойдет?
— Нет, не говорил.
— А вы не спрашивали?
— Конечно, нет. Это было его личное дело. Мы уже не в том
возрасте, когда нужно контролировать друг друга.
— Но он часто уходил по ночам? — настаивает Михалыч.
— Нет. Почти никогда. Но иногда уходил. У него была женщина,
у которой он оставался ночевать.
— И он не предупреждал вас?
— Иногда предупреждал, — горько отвечает она.
Я продолжаю листать альбом.
Почему у всех его друзей такой нагло-самоуверенный вид. И у
всех одинаковые костюмы. Словно все они вышли из инкубатора. Впрочем, раньше
так и было. Все мы, советские, были как инкубаторские. Вот на одной карточке
погибший в поездке за рубежом. Все тридцать человек стоят в темных костюмах, и
все строго смотрят в объектив.
— А сегодня ночью он вас предупреждал? — не унимается
подполковник.
— Он сказал, что задержится. Обещал вернуться поздно. У него
есть, были свои ключи, и поэтому я легла спать, даже не думала… даже не думала…
что все так случится.
Журналистка, слава Богу, ничего не записывает, но я думаю,
что в ее сумочке есть и магнитофон, который она уже включила. Она слишком
подозрительно держит сумочку на коленях и бережно перекладывает ее, когда хочет
поменять позу. Впрочем, сестра хозяина дома ничего не замечает. А я продолжаю
листать альбом. Кажется, я успел ознакомиться со всеми друзьями и сослуживцами
Скрибенко. На одной карточке он даже сфотографировался с одним из тех деятелей,
портреты которых украшали стены домов в праздничные дни. Правда, хозяин дома не
один. Там более ста пятидесяти человек, и среди них, на заднем плане, — хозяин
дома.
— Вы не догадывались, куда он мог поехать? — спрашивает
подполковник, и в этот момент я, перевернув страницу альбома, вдруг ошеломленно
поднимаю голову. По моему виду Михалыч понимает, что произошло нечто
невероятное, и осторожно делает три шага в мою сторону. Сейчас главное сделать
так, чтобы ничего не поняла эта журналистка. Я переворачиваю страницу и быстро
перебираю фотографии. Так и есть. Эта самая фотография. И, видимо, снятая
совсем недавно.
Михалыч уже стоит рядом со мной.
— Нет, не догадывалась, — отвечает сестра хозяина, и
подполковник берет у меня фотографию. Он все-таки молодец. На лице не дрогнул
ни один мускул.
Просто он внимательно смотрит и кивает, словно ждал именно
этого доказательства. Из соседней комнаты выходит Петрашку.
— Нашли несколько любопытных документов, — говорит он, чуть
растягивая по привычке слова. Журналистка насторожилась. Я так и думал, что в
сумочке у нее магнитофон: она быстро сует туда руку. Видимо, экономит пленку,
надеется, дурочка, нас перехитрить. Она даже не догадывается, что подполковник
может все понять. И не знает, что все равно не вернется с этой пленкой домой.
Она исчезнет из сумочки, а потом ее пришлют ей с нарочным. Через несколько
дней, когда уже можно будет обо всем говорить. Но эта фотография… Наши ребята
еще не знают, что произошло, а я пытаюсь скрыть свое смятение под маской
равнодушия. Фотография меня потрясла. Мне казалось, что я уже ко всему
равнодушен. И даже не удивлялся, когда застал столь ответственного товарища из
Кабинета Министров в ночной компании с Коробком и его ребятами. Но
фотокарточка… На ней снялись наш погибший хозяин дома и… кто бы вы думали?
Сам полковник Горохов, наш непосредственный начальник и
куратор. И либо это галлюцинация, которой я никогда не страдал, либо мы на
пороге самого громкого скандала в нашей среде. Интересно, как полковник
объяснит появление этой фотографии?
Увидев фотографию, подполковник Звягинцев не сказал ни
слова. Он помнил и о журналистке, и о сестре погибшего Скрибенко. Звягинцев,
подумав немного, положил фотографию обратно и сказал, обращаясь к хозяйке дома:
— Вы не будете возражать, если мы заберем этот альбом с
фотографиями?
— Вы хотите забрать все фотографии? — встрепенулась женщина.
— Нет, конечно, — быстро ответил подполковник, — достаточно
будет, если мы заберем десять-двенадцать штук: они будут нужны для последующего
опознания вашего брата. — Он сказал первое, что пришло в голову, но женщина
даже не стала прислушиваться к его словам, а вот журналистка удивленно
посмотрела на подполковника.
— Заканчиваем, ребята, — твердо сказал подполковник, —
составьте протокол выемки. Я думаю, нужно отобрать несколько фотографий.
Шувалов кивнул, понимая, что в числе изъятых должна
оказаться и эта фотография. Бессонов подошел к столу.
— Нашу журналистку можешь использовать в качестве понятой. И
пригласи кого-нибудь из соседей. — Звягинцев отошел к окну и достал сигареты.
Потом, спохватившись, обернулся к Бессонову. — Пронумеруйте фотографии, и пусть
хозяйка дома распишется.
— Пригласите Константина Гавриловича, — предложила женщина,
— он встает в шесть утра и делает зарядку. Это бывший генерал пограничных
войск. Он живет над нами.
— Пригласи, пригласи, — разрешил Звягинцев, устало посмотрев
на часы.
Было уже без пятнадцати Шесть. Звягинцев вышел на лестничную
площадку, чтобы выкурить сигарету. За ним вышла журналистка.
— Вам на самом деле так нужны фотографии погибшего? —
спросила она, искоса взглянув на подполковника.
— Конечно, — невинным голосом ответил Звягинцев, —
фотографии всегда нужны. Нам еще намылят голову за то, что этот ответственный
сотрудник Кабинета Министров выбросился из окна.
