Волновались все, больше других Андрей Николаевич — он имел дело с самим Берия, ему давал обещание сделать машину в срок, а тот был связан обещанием лично товарищу Сталину. Двое суток Туполев, заложив руки за спину, ходил возле 103-й, отвечая на бесконечные «почему», выслушивая предложения, советы, рекомендации, посматривая на председателя макетной комиссии генерала Прохора Алексеевича Лосюкова — умного инженера, хорошо знающего дело специалиста: от него, Лосюкова, зависели выводы, его слово на вес золота…
Наконец в бывшем кабинете Туполева, а теперь полковника НКВД Кутепова, собрались члены макетной комиссии, сотрудники НКВД, специалисты авиапрома. Настал судьбоносный для зэков момент, каждый из них теперь зависим от выводов военных. Зэков ввели в кабинет последними. Наступила такая тишина, что даже шелест бумаги был отчетливо слышен в самом дальнем углу.
— Компоновка кабины неудачна…
— Целесообразно расширить бомболюк…
— Надо увеличить площадь рулей управления…
— Выдержат ли конструкции, если экипаж опоздает на выводе из пикирования и создаст перегрузку больше заданной?..
— Кабины переделаем…
— Бомболюк расширим…
— Конструкции укрепим…
Несколько человек из макетной комиссии, с подозрением относившиеся во время осмотра деревянной 103-й, и здесь, на заседании, вели себя так, что все ставили под сомнение, видя перед собой настоящих «врагов народа», придирчиво рассматривали чертежи, с недоверием относились к каждому слову, к сообщенным Туполевым данным максимальной скорости, предельной бомбовой нагрузки, цифрам допустимой перегрузки; они, как учит «вождь всех времен и народов», всегда бдительны, ибо, указывает товарищ Сталин, «враг может быть рядом с вами, внутри вас…».
Мнения разделились: одни поддержали 103-ю с некоторыми уточнениями и доводкой, другие — против, настаивая на прекращении дальнейшей работы над машиной. Все зависело от генерала Лосюкова. Но ошибись он в оценке 103-й, как тут же последует расправа и с ним — в те годы не щадили никого… Туполев не спускал взгляда с Лосюкова, торопясь распознать мнение Прохора Алексеевича о машине; тот молчал, прислушивался к выступающим, что-то писал. Наконец все желающие высказались, и теперь слово за председателем макетной комиссии.
Туполев слушал генерала Лосюкова стоя, словно это были не выводы макетной комиссии, а приговор суда: не скрывал своего волнения, испарину на лице вытер платком, заметил, как вздрагивали пальцы. Облегченно вздохнул, когда Лосюков, высказав недостатки, перешел к заключению.
— Машина обещает быть скоростной, маневренной, с приличными данными по дальности и потолку, — он назвал несколько цифр, — превзойдет по ряду параметров новейшие достижения заграничного самолетостроения. Пожелаем разработчикам успеха и ждем машину на испытания…
В тот вечер от нахлынувшей радости никто не работал — говорили о выводах макетной комиссии, восхищались логикой и смелостью генерала Лосюкова, их спасителя от возможных бед.
Туполев, как этого требовал Берия, параллельно руководил группами Петлякова и Мясищева, и если конструирование 102-й машины — дальнего четырехмоторного бомбардировщика — продвигалось сравнительно медленно, то «сотка» Петлякова росла как на дрожжах. Высотный истребитель обретал крылья, наполнялся «начинкой», принимая формы огромной хищной щуки; зэки, предвкушая свое освобождение, трудились далеко за полночь, оставляя часть ночи только на короткий сон. Плохо одетые, они подолгу мерзли на заводском аэродроме, отогревая руки за пазухой, делая пробежки, подскоки, меняя друг друга у моторов, у продуваемого насквозь причудливого, необычного хвоста. 22 декабря 1939 года в солнечный морозный день летчик-испытатель Петр Стефановский сел в кабину, запустил двигатели, поочередно долго «гонял» их на разных режимах, пока не показал механикам жестами рук: «Убрать колодки». Замерзшие зэки во главе с Туполевым и Петляковым застыли у взлетной полосы: каждый надеялся на благополучный взлет — наиболее ответственный этап полета, когда двигатели работают на максимальном режиме и достаточно самого небольшого сбоя, как тут же упадет мощность мотора и машина рухнет после отрыва. В окружении энкавэдэвцев зэки жались друг к другу кучкой, до слез всматриваясь в рулящий самолет, моля Всевышнего о благополучном исходе первого полета созданной в неволе новейшей машины. Наконец Стефановский после нескольких рулежек и пробежек подрулил к старту, «прожег» свечи, вывел двигатели на большие обороты, отчего «сотка», окутанная взвихренным снегом, прижалась к земле; машина вздрагивала всем корпусом, пока летчик отпустил тормоза. Машина рванулась, словно освобожденная от пут скаковая лошадь, разбежалась и оторвалась от бетонки. Не сдерживая себя и не скрывая восторга, зэки дружно закричали «ура» и, подбрасывая казенные шапки-малахаи в воздух, принялись обнимать друг друга, дубасить тумаками, прыгать, не теряя из виду взлетевшей «сотки».
Охваченные радостью, они не заметили, как остановился винт правого мотора, как машина начала медленно снижаться. «Сотка», теряя высоту, зашла на посадку, но ей явно не хватало мощности работавшего на полном газу двигателя, отчего машина «посыпалась» к земле. Для нормальной посадки ей недоставало скорости и высоты, и, несмотря на все старания летчика, самолет шел с большим недолетом, нацеливаясь на огромный ангар. Едва перетянув через крышу ангара, машина, теряя запас скорости, резко провалилась, ударилась колесами шасси о бетонку, высоко подпрыгнула, выполнив классического «козла» с неоднократными подскоками, выровнялась и побежала вдоль посадочной полосы…
Как бы там ни было — первый полет «сотка» совершила, и Туполев, поздравив Петлякова, назвал наиболее характерные недостатки и те работы, что предстояло выполнить немедленно, начиная с сегодняшнего дня…
Машину доводили не один месяц; о ней мало кто знал, но неожиданно поступила команда: готовить «сотку» к первомайскому параду. Берия очень хотелось показать товар лицом лично товарищу Сталину.
О решении Берия показать «сотку» на первомайском параде узнал недавно назначенный нарком авиапрома Алексей Шахурин и при очередном вызове в Кремль сказал Сталину, что «сотка» еще «сырая», находится на испытаниях и что лететь над Москвой на ней небезопасно. Покажем ее, товарищ Сталин, на ноябрьском параде…
Едва Шахурин вернулся в рабочий кабинет, ему тут же позвонил Берия.
— Вы, Шахурин, не лезьте не в свои дела! — кричал Берия. — «Сотка» летает и будет участвовать в параде! Чего вы лезете к товарищу Сталину? Это вам так не пройдет!
Зэки обрадовались: машину увидят Сталин и Берия, а значит — жди освобождения. Каждый помнил слова наркома НКВД: «Машина в воздух — вы на свободу». Да и саму «сотку» видели «живьем» всего лишь несколько человек, остальные лишь догадывались о ее формах, и потому зэки попросили полковника Кутепова разрешить им 1 мая находиться в «обезьяннике» — огороженном металлической сеткой на крыше месте для прогулок заключенных. Кутепов заупрямился — не хватало, чтобы зэки устроили свою демонстрацию!.. Петлякову стоило большого труда, чтобы уговорить Кутепова, — люди заслужили посмотреть творение рук своих…
