Артема долго не водили на допрос — подбирали следователя потребовательнее и пожестче, но у всех работников НКВД работы по завязку, и до Артема долго не доходили руки. Новый следователь начал с места в карьер: он обвинил Сочеловича в связях с польской разведкой и угрожал Артему в применении к нему более строгих мер воздействия…
— Следствию известно, что вы имели тесную связь с резидентом польской разведки Петровским. В чем она заключалась?
На этот раз Артем отвечал то, что нужно было следователю сержанту госбезопасности Камазину.
— Во время уборки урожая, я в то время жал жито, мне предложили выполнить работы у Петровского. Мне стало известно, что Петровский был старшим выведовцем польской разведки. Я замечал, как к нему приходили Базун Максим и Базун Тимофей, которые в 1933 году переходили границу из Польши в Советский Союз и были задержаны на советской территории. От населения было известно, что они были выведовцами, часто посещали Петровского. Я, — голос Артема дрогнул, — я никакой связи с ними не имел. Я…
— А к кому приходили Базуны? — резко прервал следователь Артема, нарушившего схему допроса, выработанную задолго до допроса.
— К своему отцу.
— А вы когда были завербованы польской разведкой?
Артем задохнулся — неужели сейчас начнется то, что было несколько дней назад. Тогда, лежа на нарах, он решил твердо: что бы ни предлагали говорить о себе — говорить только правду.
— Польской разведкой я завербован не был и ничего по этому вопросу не знаю…
В камере оказался человек, арестованный во второй раз, он-то и посоветовал о себе говорить только то, что было. «Будешь говорить под их диктовку — наговоришь на высшую меру. Старайся говорить по-белорусски».
— Так бьют же, требуют то, что им надо.
— Терпи, пока можешь. Не наговаривай на себя, Артем, пропадешь.
Теперь Артем ходил на допросы смелее, в нем родилось внутреннее сопротивление и огромное желание защитить себя. Он научился сжиматься в комок, стиснув зубы, молчать даже тогда, когда невмоготу.
Накануне Нового года, 30 декабря, Артем в который раз предстал перед следователем и услышал те же вопросы — ему усиленно «вешали» шпионаж. Так требовал Цанава от следственного аппарата Управления государственной безопасности.
— Расскажите о своей связи с польской разведкой, — следователь смотрел прямо в глаза Артема, стараясь навязать ему отработанную задолго до допроса легенду.
— З польскай разведкай я нияких сувязей не мел, — упрямо стоял на своем Артем.
— В чем вы себя считаете виновным?
— Винаватым сябе я не личу у сувязи з Пятровским. Я прызнаюся винаватым у тым, што я збег з СССР у Польщу, у тым, што перайшол мяжу нелягальна.
— Значит, вы изменник Родины и перешли на сторону врага! Так? Отвечайте по-русски!
— Я Родине не изменял.
Очередной допрос начался с тех же вопросов…
— Следствию известно, что вы выполняли задание польрезидента Петровского по шпионской работе. Так? Отвечайте!
— Нияких заданняв я не выконвал и не атрымливал.
У следователя была единственная зацепка — связь с Петровским, и он хватался за нее словно утопающий, пытаясь сбить с толку Сочеловича, запутать его, а потом обвинить в том, что он пытается запутать следствие.
— Какие сведения вы сообщали при переходе госграницы СССР в Польшу в тридцать четвертом году на допросе в Грабовской полиции? — спросил через два дня следователь.
— Я сообщил о начальнике заставы, — Артем старался говорить так, как сказали ему той страшной ночью, после которой он едва доплелся до камеры, — о количестве красноармейцев на заставе, о том, как укреплен кордон, где и какое ведется строительство оборонных значений, какое у населения настроение.
— Давно бы так! А то упорствовал. В чем признаете себя виновным?
— Признаю себя виновным в том, что в тридцать четвертом году сбежал в Польшу нелегально, что…
Следователь едва успевал записывать, не останавливая подследственного, наконец-то заговорившего о том, что нужно. Теперь он уж никуда не денется, радовался сержант Камазин, окуная ручку в чернильницу-непроливашку.
— Молодец! Давно бы так. Распишись вот здесь и иди спать.
Сержант промокнул страницу промокашкой, собрался было расписаться, подумал какое-то время, взглянул на часы и написал в конце страницы: «2 часа 45 минут. Сержант госбезопасности Камазин». И размашисто расписался… Теперь предстояло допросить свидетелей и делу конец, облегченно вздохнул Камазин и, сложив листы в папку, вышел из комнаты.
«На допросе свидетели показали следующее:
1. Сочелович Стахей Никитович, 1913 года рождения, д. Милевичи Житковичского района: «На нашей стороне после ухода в Польшу я, Сочелович Стахей, не видел Сочеловича Артема».
2. Хомецевич Евдокия Александровна: «Приходил ли он на советскую сторону, мне не известно».
3. Чепчиц Василий Мойсеевич, 1871 года рождения, неграмотный: «Среди населения были разговоры, что он ушел в Польшу. С кем ушел и по каким причинам, мне не известно. После того как Сочелович ушел, я его ни разу не видел. Взаимоотношения у меня с ним были нормальные. Личных счетов не имел».
Никто из свидетелей не дал показаний против Сочеловича, за исключением одного — Торцана Ивана, показавшего, что Сочелович якобы сообщал Петровскому о настроении людей.
Однако в обвинительном заключении, утвержденном начальником УНКВД по Пинской области капитаном госбезопасности Тупицыным, следователь записал: «Сочелович, будучи привлеченным к ответственности по статье 63-1 УК БССР и допрошенный по существу предъявленных ему обвинений, признал себя виновным в том, что нелегально сбежал из СССР в Польшу, перешел на сторону врага и изменил Советской Родине. Будучи задержанным на польстороне, сообщил ряд сведений шпионского содержания, интересующих польскую разведку».
Дальше — больше. «Допрошенные по делу свидетели в достаточной мере(?) изобличают Сочеловича А. А. в совершенном им преступлении по ст. 61-1 УК БССР».
Чем больше изучено документов «дела Сочеловича», тем яснее становится цель этого «дела» — любыми средствами опорочить честного человека, довести его до признания не совершенных им преступлений. Ради чего? Чем больше «врагов», тем лучше просматривается деятельность органов ведомства Берия — Цанавы, тем легче убеждать товарища Сталина в том, что НКВД не дремлет ни днем ни ночью, что «врагов» косой коси, а потому надо и впредь укреплять органы безопасности.
Характерно, что шитое белыми нитками «дело Сочеловича» направляется не в суд или военный трибунал («измена Родине!»), а туда, где нет ни защиты, ни обвинения — в Особое совещание НКВД СССР! Надо же Цанаве выслужиться перед своим патроном Лаврентием Берия…
И вот на свет появляется постановление Особого совещания от 27 июня 1940 года: «…Сочеловича А. А., как социально опасный элемент, заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет (Севжелдорлаг).
