Шли осень, зима, приближался февраль 1943-го. Мы снова «обновились» почти на три четверти. Даже мое воистину стальное здоровье пошатнулось. Мой друг Герасимов делал мне массаж. Нам давали настой из сосновой хвои от цинги, многие заболели туберкулезом.
Как-то, будучи в полку за Волховом, встретились с моей приятельницей Мариам Соломоновной. Она, врач-терапевт, тут же меня прослушала. Заставила откашляться и, вертя меня, поставила диагноз:
— Миша, у тебя возможен туберкулёз! Ты заметно похудел, и твой кашель мне не нравится.
Но лечение я отложил до конца войны, отказавшись пройти рентгеновское обследование. А ведь уже тогда я был бы зачислен в инвалиды войны 1-й или 2-й группы и отправился бы в тыл, служить в военкомате, куда отправляли таких по здоровью.
Играя мускулами, я хорохорился перед Мариам, демонстрируя свою неуязвимость. И тогда произошло самоизлечение туберкулезного очага в верхушке правого лёгкого, который позднее, в 50-х годах, «дал мне жизни» вспышкой рассеянного туберкулеза лёгких в закрытой форме. Но и то ладно… Я стойко тянул на себе воз войны. Не сдавался и тут без боя…
* * *
Год сидели мы как бы в карцере, который ещё целят разгромить, взорвать. Такое ощущение. После этого ада мне остальное не стало страшно. На бруствер голову положу, подремлю, очнусь. Спасали здоровье и молодость.
Сибиряки, земляки мои, вообще выделялись среди других. Дотошные, крепкие. Сибиряк сидит до последнего, он не побежит никогда. Помню, когда еще мы наступали на Заполье, а потом отошли назад, потеряли пулеметчика Кобзева, парня с Алтайского края. А он остался на нейтралке и дня три-четыре там сидел. Нашли его, спрашиваем: «Ты чего?» Отвечает: «Как чего? Караулю, чтобы немцы не наступали здесь». Всю ответственность взял на себя одного.
Много лет спустя давал я объявления в наших местных газетах, хотел найти их. Ведь много у меня было солдат с Алтайского края. Но никто не отозвался…
* * *
10 февраля 1943 года наш полк, да и вся дивизия, оставив Лелявино, Теремец, Муравьи и другие участки обороны, начали фланировать вдоль правобережья Волхова, «демонстрируя», что наши части фронта готовятся к наступлению, и это заметил противник. Сюда он стянул до семи отборных дивизий, так нужных ему для захвата борющегося Ленинграда! Нам же, комбатам, этой стратегии тогда не дано было знать…
Глава 3
Коренной сибиряк
Где я вырос? Начну со слов из старой песни…
Родился я в тот самый год
В сырую мрачную погоду,
Когда восставший весь народ
Боролся за свою свободу.
В августе 1919 года началось грозное зиминское крестьянское восстание, которое положило начало партизанскому движению против Колчака в Алтайской губернии. Хваленые колчаковцы только в моем родном селе расстреляли человек двадцать. Война шла кровавая… Как раз во время подавления восстания я и родился — 21 сентября. Отец мой был в руководстве восставшими, поэтому мать таскала меня по буеракам, белые искали нас.
До мая 1918 года у нас была Советская власть, потом — эсеровский переворот, а в ноябре Колчак взял диктатуру. Повстанцев расстреливали, ловили на заимках.
Я — коренной сибиряк. Дед мой по отцу, Лев Герасимович Чоботов, был родом из села Шурап Лапшевской волости Чистопольского уезда Казанской губернии. Судьба его сложилась так. Отец отвез сына из села в Чистополь учиться. Стал он хорошим мастером — портным по шубам, верхней одежде. Приехал однажды в село на сенокос, управляющий налетел на него с плетью: «Почему плохо косишь?!» Ведь уже и после отмены крепостного права крестьяне-должники ходили к помещику на отработку. Дед стащил управляющего с лошади. Но не бил. Однако ему, двадцатилетнему парню, «за неповиновение управляющему на сенокосной отработке» вложили 25 плетей. И он бежал от стыда из дома. Прибился к бурлакам, валил лес и плавил до Астрахани. А через два-три дня после его бегства загорелась помещичья усадьба. Кто поджег? Началось следствие. Дед был задержан в Астрахани, его привезли в Чистополь и судили. В поджоге он до самой смерти не признавался, но в 1875 году был сослан в Сибирь «на вечное поселение». Умер Лев Герасимович, когда ему уже за восемьдесят было, мне — одиннадцать лет.
И вот она, Сибирь: Тобольская губерния, Тюкалинский уезд, село Карбаиново (ныне Омской области). Первоклассный портной, не пьющий и не курящий, имея золотые руки мастера по пошиву всего шубного, что носила Сибирь, дед скоро стал состоятельным человеком, имел свой выезд. Мотаясь по уезду, исполняя заказы хозяевам, летом он почти бездельничал, поскольку к крестьянскому труду не был приучен. В одно лето он пустился за хмелем в далекие Алтайские горы. Уехал аж на год! Вернулся с хмелем, что не рос в тех местах и имел большой спрос, и с молодой женой Марьей Никитичной, по-девичьи — Сукневой.
Когда у них родился сын Иван, мой отец (13 ноября 1891 года), священник, накричав на Чоботова, что он невенчанный, записал младенца на фамилию матери. Так мой род стал не Чоботовыми, а Сукневыми (ударение стало на «у»).
Мы все неверующие, кроме моей матери, она — из крестьян воронежских или курских, но родилась уже здесь, в Осколкове. Молилась за меня в войну…
У молодой семьи родился ещё сынок — Яша, затем Чоботовы уехали в Петропавловск, продав лошадь и выезд. Лев Герасимович работал на строительстве железной дороги рабочим-тачечником. Перевез одну кубосажень — получай рубль! В Омске деда перевели в артель плотников, позднее — каменщиков, класть печи и стены. Способный, он овладел и этим ремеслом в совершенстве. Но семью настигли беды: умерла Марья Никитична от тифа, косившего в Омске население, особенно рабочих в бараках. Потом умер от оспы Яша. И Лев Герасимович подался по селам вниз по Иртышу. Летом клал печи, строил дома и надворья по найму, зимой обшивал хозяев шубным, проживая у них на всем готовом. Но стал страшно тосковать по сыну.
Иван лет в пять пошел в школу, предварительно усвоив букварь, купленный отцом. Часто Иван читал Евангелие вечерами в избе хозяев, куда набивались соседи. Так Иван запомнил почти наизусть эту святую книгу, которую, как и отец, считал сказками, не более.
В Иване проснулся математик! Он отличался в решении задач. Бежал всегда впереди класса. Окончив пятиклассную «министерскую школу» с блеском, особенно по математике, Иван стал помогать отцу зарабатывать хлеб насущный физическим трудом, по мере сил. Они очутились в селе Карбаинове, где начали было строиться, но их сбил с толку лесничий, рассказав о сибирских таежных местах, где можно строить «хоромы и жить припеваючи»!
Они отправились в Восточную Сибирь, побывали на знаменитой речке Бирюсинке, но, исколесив многие веси и города, вернулись на родину матери Ивана в Барнаульский уезд и остановились в волостном селе Осколкове. Здесь у выросшего уже Ивана случилась несчастная любовь — его девушка вышла замуж за другого… Ивану оставалось корпеть над задачами из высшей математики, которую преподавал ему местный учитель Горбунов. Ему было в диво, что паренек так крепко углубился в математику. В гимназию бы его, в университет! Но, увы! Дамоклов меч в виде ссылки отца висел над головой подростка — выше пяти классов учение исключено!
