Еще не было и 7 часов, когда Суворов отправлялся на развод, и каждый раз при этом говорил солдатам: «Братцы! смелость, храбрость, бодрость, экзерциция, победа и слава! Береги пулю на три дня. Перваго коли, и втораго коли, а третьяго с пули убей! Ученый один, а неученых десять», и проч. К разводу он всегда выходил в мундире того полка, какой был тогда в карауле.
После развода, если не было письменных дел, то приказывал позвать инженер-полковника Фалькони для чтения иностранных газет на французском и немецком языках; по окончании чтения газет, вдруг спрашивал: «Готово ли кушать?» и садился за стол в 8 часов утра. К этому же времени собирались гости, приглашенные к обеду его. В ожидании почетных посетителей, обед иногда отлагался до 9 часов утра.
Суворов никогда не завтракал и никогда не ужинал. Перед обедом всегда пил одну рюмку тминной сладкой водки, но не более, а за неимением тминной, рюмку золотой водки, и всегда закусывал редькою. В случае, если бывал нездоров желудком, выпивал вместо того рюмку пеннику, смешаннаго с толченым перцем.
В продолжение обеда пил с большею умеренностию венгерское или малагу, а в торжественные дни шампанское. Плодов и лакомств не любил, иногда только, вместо ужина подавали ему изрезанный тонкими ломтиками лимон, обсыпанный сахаром, или три ложечки варенья, которыя он запивал сладким вином.
В армии Суворов никогда не обедывал один. Стол накрывался всегда на пятнадцать, на двадцать и более приборов, для военных генералов и прочих чинов, составлявших его свиту. Суворов никогда не садился на хозяйское место, а всегда сбоку, по правую сторону стола, на самом углу.
Столовый прибор для него был особенный. Всегда оловянная ложка, на образец серебряной. Когда случалось спрашивали его, почему он предпочитает оловянную ложку, он отвечал, что – в серебре есть яд. Нож и вилка его были с белыми костяными черешками; стакан и рюмки также отличныя от других.
Кушанья не ставили на стол, а носили прямо из кухни, с огня, горячее, в блюдах, обнося каждого гостя и начиная со старшого. Суворову же подносили не всякое блюдо, а только то, которое он всегда кушал.
За столом он любил, чтоб гости беспрестанно говорили; в случае же тишины вскрикивал: «да говорите братцы что-нибудь!»
По слабости желудка Суворов наблюдал величайшую умеренность в пище; камердинер его, Прохор Дубасов, называемый Прошкой, всегда стоял при столе, и не допускал его съесть лишнее, но отнимал у него тарелку, не убеждаясь никакими просьбами, потому что знал, что в случае нездоровья Суворова сам же будет в ответе и подвергнется строгому взысканию: зачем давал лишнее есть?
Если кто приглашал Суворова к обеду, то обыкновенно приглашал и повара его. Когда же не он готовил, то Суворов за столом ничего не ел и жаловался на нездоровье.
Перед обедом, идучи к столу, он читал громко молитву «Отче Наш». После стола всегда крестился три раза. Молился усердно утром и вечером по четверти часа и с земными поклонами.
Во все время Великаго поста всякой день в его комнатах отправлялась Божественная служба. Суворов при этом почти всегда служил дьячком, зная церковную службу лучше многих приходских дьячков. На первой неделе Великаго поста ел грибное кушанье. В прочия недели употреблял и рыбу. На страстной всегда говел, и тогда вовсю неделю довольствовался одним чаем и то без хлеба.
О Святой неделе, отслушав заутреню и раннюю обедню в церкви, становился в ряду с духовенством и христосовался со всеми, кто бы ни был в церкви. Во все это время камердинеры стояли сзади его, с лукошками крашеных яиц, и Суворов каждому подавал яйцо, а сам ни от кого не брал. Пасха и кулич во всю Святую неделю предлагались гостям его.
В Троицын день и в Семик Суворов всегда любил обедать в роще с гостями своими, под березками, украшенными разноцветными лентами, при пении песельников и при звуках музыки в разных местах рощи. После обеда начинал играть в хороводы, но только не с девицами, а с солдатами и с военным чинами.
Во время святок, в Херсоне, Суворов звал к себе на вечеринки, на которыя много собиралось и дам, забавлялся в фанты и в разныя игры, но преимущественнее любил игру: жив-жив курилка. Когда же приходил час сна, тихонько уходил от гостей в спальню, а бал продолжался без него, иногда до рассвета.
На маслянице он очень любил гречневые блины и катался с гор. На этой неделе в Херсоне и в других местах у него бывали балы, иногда – раза по три.
Именин и рождения своего никогда не праздновал, но всегда праздновал торжественные дни рождения и тезоименитства Императрицы и Ея Наследника, также Великаго Князя Александра Павловича. В сии дни он бывал в церкви во всех своих орденах и во всем блеске. После общаго молебна служил еще свой особенный молебен о здравии Царского дома с коленопреклонением; сзывал гостей на обед, а иногда и на бал.
После обеда Суворов опять умывался, выпивал стакан английскаго пива с натертой лимонной коркой и с сахаром и ложился спать часа на три, но когда случалось дело, отдых его сокращался. Ложился отдыхать, совершенно раздевшись.
Постелею ему служило сено, укладенное так высоко, как парадная кровать. Над сеном постилалась толстая парусинная простыня, на нее тонкая полотняная, в головах две его пуховыя подушки, которыя везде за ним возились. Третья полотняная простыня служила ему вместо одеяла. В холодное время он еще сверх того накрывался синим плащом.
Встав после обеда, одевался с такою же скоростью, как по утру.
Одежда его кроме белья состояла из нижняго канифаснаго платья с гульфиками. Садясь на стул он надевал наколенники и китень (белый канифасный камзол с рукавами). Это был его домашний, комнатный наряд. В заключение надевал на шею Александровский или Аннинский орден; но при выезде он всегда был в мундире, надевал все кресты, а в торжественные дни – все ленты и звезды.
Зимою ни в какую стужу он не носил на себе не только меховаго платья, но даже теплых фуфаек и перчаток, хотя бы целый день должен был стоять на морозе, в одном мундире. В самые жесточайшие морозы, под Очаковым, Суворов на разводах был в одном супервесте, с каской на голове, а в торжественные дни в мундире и в шляпе, но всегда без перчаток. Плаща и сертука не надевал в самый дождь.
Императрица Екатерина II пожаловала ему и при себе велела надеть в Таврическом дворце дорогую соболью шубу польскаго покроя, крытую разрезным зеленым бархатом, с золотыми петлицами напереди и с золотыми на снурках кистями, и просила его ездить в ней. Из повиновения к Царице Суворов несколько раз надевал шубу – при выходе из кареты, в которой возил ее.
Зимою, он любил, чтоб в комнатах его было так тепло, как в бане; большую часть дня он расхаживал по комнате без всякаго платья. Летние квартиры, в Херсоне, в Варшаве и где бы ни случалось, выбирал всегда с садом и всякой день пред обедом, а иногда и после обеда, бегал целый час кругом сада по дорожкам, без отдыха, в одном нижнем платье и в сапогах; а возвратясь в спальню, ложился в постелю.
