Ивану Алексеевичу Бунину в этом рассказе хотелось показать трагедию человека, достигшего неимоверным трудом богатства, но не сумевшего даже воспользоваться им для отдыха, хотелось показать своеобразный срез человеческой жизни. Герой умирает в пути. «Испытав много унижений, много человеческого невнимания, с неделю пространствовав из одного портового сарая в другой, тело мертвого старика из Сан-Франциско снова попало на тот же самый знаменитый корабль, на котором еще недавно с таким почетом везли его в Старый Свет. Но теперь уже скрывали его от живых – глубоко опустили в просмоленном гробе в черный трюм… Но там, на корабле, в светлых, сияющих люстрами залах, был, как обычно, людный бал в эту ночь».
Жизнь и смерть соседствуют, и человечество, зная, что оно смертно, старается не упустить ни дня для бурного веселья. И помогает ему развеять возможную возникшую тоску от длительного путешествия специально нанятая пара влюбленных, для развлечения пассажиров разыгрывающая целый спектакль из ярких чувств, темпераментных желаний и горящих огнем страсти взглядов, бросаемых друг на друга. «И никто не знал ни того, что давно наскучило этой паре притворно мучиться своей блаженной мукой под бесстыдно-грустную музыку, ни того, что́ стоит глубоко под ними, на дне темного трюма, в соседстве с мрачными и злостными недрами корабля, тяжко одолевавшего мрак, океан, вьюгу…»
– Он или его предки были родом из России, не обязательно русскими, но родившимися здесь, – заметила Тася, когда Михаил, вслух перечитывавший рассказ, дошел до места, где приводилось описание господина из Сан-Франциско: «Нечто монгольское было в его желтоватом лице с подстриженными серебряными усами, золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью – крепкая лысая голова». – Кажется, что он давно перебрался из нашей черты оседлости евреев в Америку. Золотыми пломбами и сейчас гордятся евреи. И жена его по описанию внешне похожа на еврейку – «женщина крупная, широкая и спокойная». Спокойная оттого, что обеспечена, а муж успел американизироваться и вместе с другими американцами, задрав ноги, до малиновой красноты лиц накуривался гаванскими сигарами и напивался ликерами в баре…
Миша внимательно посмотрел на Тасю, словно впервые открыл в ней склонность к анализу.
Он и не подозревал, насколько она тогда была права.
В 1989 году, очутившись в гостях у двоюродной сестры Елены Буровой в городке Монте-Вью под Сан-Франциско, я не преминул воспользоваться возможностью посещения Колма – именно здесь на местном мемориальном кладбище для богатых мог быть похоронен прототип бунинского господина из Сан-Франциско. В конторе кладбища переговоры с его служителями вели моя сестра, ее муж Геннадий и сын Саша. Им удалось выяснить, что действительно в одном из склепов кладбища хранится просмоленный гроб с покойником, привезенный на корабле из Европы. И если мы назовем фамилию усопшего, то нам покажут склеп, где он находится. Увы, Бунин не оставил людям имени своего героя, и художнически поступил правильно, господин из Сан-Франциско – обобщенный образ богача, измученного достижением богатства, и настолько, что у него не хватило даже сил для отдыха.
Я обошел все четыре почерневших склепа, постоял у каждого, отсчитывая год похорон от времени написания рассказа – 1915 года, но к точному решению не пришел. Были захоронения 1903, 1907, 1913 годов, и где покоится бунинский господин из Сан-Франциско, я не обнаружил, но почти не сомневаюсь, что стоял у его могилы.
Один известный писатель назвал литературу кладбищем прообразов, и возможно, был редкий случай, когда я находился не у литературной, а у натуральной могилы литературного героя.
Потом Тася снова вернулась к этому рассказу, к моменту, когда «вежливый и изысканно поклонившийся хозяин, отменно элегантный молодой человек, встретивший их, на мгновение поразил господина из Сан-Франциско: он вдруг вспомнил, что нынче ночью, среди прочей путаницы, осаждавшей его во сне, он видел именно этого джентльмена, точь-в-точь такого же, как этот, в той же визитке и с той же зеркально причесанной головою».
– Это, похоже, продолжение невероятной истории, – таинственно прошептала Тася. – Один из папиных сослуживцев был отправлен в Америку для ознакомления с системой местного сбора налогов, и он рассказывал, что видел наиболее близкий к пирсу Сан-Франциско остров Алькатрас (остров пеликанов), где находится самая страшная в Америке тюрьма для опасных преступников. Она почти не охраняется, так как со всех сторон остров омывает океан, где обычная температура воды четыре градуса по Цельсию. Преодолеть до города водное расстояние в две мили не может ни один человек. Преступникам специально подавали подогретую воду, чтобы они не привыкли к холодной. Но нашлось восемь человек, рискнувших вплавь добраться до берега. Шестеро погибли в пути, и их тела выловили полицейские, а двоих не обнаружили ни мертвыми, ни живыми. По всему городу расклеили портреты беглецов и пообещали за указание места их нахождения миллионную премию. Я думаю, что господину из Сан-Франциско мог ночью привидеться один из бежавших, но не пойманных преступников, и, встретив его наяву, он поразился. Посмотрим, что дальше пишет о герое Бунин: «Удивленный, он даже чуть было не приостановился. Но так как в душе его уже давным-давно не осталось ни даже горчичного семени каких-либо так называемых мистических чувств, то сейчас же и померкло его удивление: шутя сказал он об этом странном совпадении сна и действительности жене и дочери, проходя по коридору отеля. Дочь, однако, с тревогой взглянула на него в эту минуту: сердце ее вдруг сжала тоска, чувство страшного одиночества на этом чужом, темном острове…»
– Ну и придумщица ты, Тася, настоящий мистик! Беглец-то этот, наверное, не был из России, – сказал Миша, чтобы рассеять гнетущее настроение, и все засмеялись, даже Тася улыбнулась.
В семье Булгаковых читали и Гоголя, и Салтыкова-Щедрина, и Гюго, и Мопассана, и символистов… Михаил и Тася жадно впитывали прочитанное, но Тасина цель состояла в том, чтобы больше узнать нового и интересного, а Михаил проходил школу писательства в разных жанрах, направлениях, течениях, мысленно выделяя то, что ближе его душе, движению мыслей… На первом плане у него были Гоголь и Салтыков-Щедрин.
Его поездки в Саратов не прекращались. Однажды они с Тасей, спустившись по взводу к Волге, увидели дым на пароходе, а затем огонь, быстро прыгавший с нижней палубы на верхнюю, из каюты в каюту. Потушить огонь не удавалось, и тогда раздался зычный голос, приказавший:
– Поднять якорь! Рубить веревки!
Освобожденное от оков судно отошло от стоянки, но поплыло не к центру реки, а по течению, вдоль пристани, поджигая все, что встречалось на пути, – лодки, склады, амбары, трактиры…
Люди метались по пристани, растерянные и ошарашенные случившимся, но никто не догадался подогнать буксир к судну и увести его подальше от портовых строений. А тем временем охваченная пламенем пристань гудела от раздуваемого ветром огня, трещали горящие столбы, стены, крыши… Загорались даже деревянные ступеньки взводов, отрезая людям путь к спасительным улицам города. Началась паника. Миша тащил Тасю наверх, крепко держа за руку. Лицо его пылало от близости огня, душа – от возмущения. Впервые Тася услышала от него слова резкого негодования. Потом она прочитает их в рассказе «№ 13. – Дом Эльпит-Рабкоммуна», где героиня Пыляева Аннушка в холодные дни отрывала паркет от пола, бросала его в печку и устроила пожар, спаливший дом. «Люди мы темные. Темные люди. Учить нас надо, дураков…» – впервые в жизни причитала, размыслив над происходящим. Об этом Михаил думал еще тогда, на Волге, наблюдая людскую глупость, пустившую горящий пароход по течению, вдоль саратовской пристани.
