Августовское похолодание не охладило страсти, бушующие в русском обществе.
23 августа в резиденции английского посла Джорджа Бьюкенена состоялась встреча, о которой Керенский узнал много лет спустя. К послу за материальной поддержкой обратились люди от лица генерала Корнилова, намеренные, по их словам, через три дня арестовать Временное правительство и распустить Петроградский Совет. Посол принял их приветливо, но сдержанно, в деликатной форме отказал в помощи. Не мог же он выступить против правительства, при котором был аккредитован.
26 августа Керенского посещает член Государственной думы Владимир Николаевич Львов. Он от лица Корнилова предупреждает Керенского, что в случае большевистского восстания правительство не должно ждать от него помощи, безопасность его членов и лично премьера-председателя не гарантируется. Далее, в более откровенном разговоре, Львов открывает планы Корнилова, по которым Временное правительство должно передать ему власть, а Керенскому предлагается пост министра юстиции в будущем составе кабинета. Перед уходом Львов, растроганный стойкостью и выдержкой Керенского, говорит ему: «Они устраивают вам ловушку. Они арестуют вас. Уезжайте из Петрограда как можно дальше. В Ставке вас ненавидят все». Александр Федорович ожидал нечто подобное от генеральской верхушки. Еще 20 августа «на частном совещании членов Государственной думы» говорил о необходимости вернуть все назад к «доброму старому времени». Более откровенно высказался Пуришкевич! «До тех пор, пока Россия не получит диктатора, облеченного широкой властью, до тех пор, пока Верховный Совет не будет состоять из лучших русских генералов, которые выгнаны с фронта, которые жизнь свою полагали за родину, – до тех пор порядка в России не будет». А потом было собрано «совещание общественных деятелей», куда вошли генералы Алексеев, Брусилов, Каледин и Юденич, а также Родзянко, Милюков, Кишкин – всего триста человек. На закрытом заседании, куда представители печати не допускались, за подписью Родзянко была послана телеграмма Корнилову: «В грозный час тяжких испытаний вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верою. Да поможет вам Бог в вашем великом подвиге воссоздания могучей армии на спасение России». Прибыв на Государственное совещание, организованное Керенским, Корнилов предлагал ввести смертную казнь не только в армии, но и в тылу, военизировать железные дороги, фабрики и заводы, работающие на оборону.
Александр Федорович знал, что генерал плохо разбирается в политике, что всю политическую работу за него ведет В. С. Завойко, сын адмирала, награжденного имением в Подольской губернии, изворотливый спекулянт, нажившийся на перепродаже земель, спекуляции нефтью, будучи представителем фирмы «Нобель» и директором-распорядителем общества «Эмба и Каспий», на банковских операциях. Сам Корнилов так отзывался о Завойко: «Он отлично владеет пером, поэтому я поручил ему составление тех приказов и тех бумаг, где требовался особенно сильный, художественный стиль». Корнилова поправил Милюков, сочувствующий генералу, поправил, не более: «Корнилов недоговаривает, что влияние Завойко распространялось не на один стиль, но и на само содержание политических документов…» Генерала открыто поддержал атаман казачьего войска Каледин, требуя в своей программе полного запрещения в армии митингов и собраний, упразднения Советов и комитетов как в армии, так и в тылу, восстановления дисциплинарных прав начальствующих лиц, восстановления вождям армии полной мощи.
Александр Федорович, основываясь на заявлениях Корнилова и его сподвижников, понял нависшую угрозу, готовую смести и демократию, и его лично. Поэтому попросил Львова письменно изложить им сказанное, хотя бы требования Корнилова. Львов сказал, что постарается, обдумает, как это сделать лучше, и обещал вернуться к 8 часам 30 минутам вечера, чтобы передать написанное и совместно с Керенским позвонить генералу. К намеченному времени Львов опоздал, возможно умышленно, и Керенский решил говорить с Корниловым и за себя, и за отсутствовавшего Львова, благо слышимость по связи была весьма неважной.
«Керенский. Здравствуйте, генерал. У аппарата Владимир Николаевич Львов и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем.
Корнилов. Здравствуйте, Александр Федорович. Здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мною Владимиру Николаевичу, вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок.
Керенский (за Львова). Я, Владимир Николаевич, вас спрашиваю: то определенное решение нужно исполнять, о котором вы просили меня известить Александра Федоровича только совершенно лично; без этого подтверждения лично от вас Александр Федорович колеблется вполне доверить.
Корнилов. Да, подтверждаю, что я просил вас передать Александру Федоровичу мою настоятельную просьбу приехать в Могилев.
Керенский. Я, Александр Федорович, понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать нельзя и выехать нельзя, надеюсь выехать завтра.
Корнилов. Очень прошу не откладывать вашего выезда позднее завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить вас.
Керенский. Приезжать ли только в случае, о которых идут слухи, или во всяком случае?
Корнилов. Во всяком случае.
Керенский. До свидания, скоро увидимся.
Корнилов. До свидания».
Керенский медленно положил трубку на рычаг. Сомнений не было – Корнилов намерен арестовать его, низложить Временное правительство. Выйдя из пункта связи, Керенский встретил на лестнице Львова, пригласил его в свой кабинет, рядом с которым, в соседней комнате, находился главный начальник милиции Балахвинский. Керенский попросил Львова повторить свой доклад в присутствии невидимого свидетеля. Получив таким способом подтверждение планов Корнилова, Керенский объявил Львова арестованным, а сам поспешил на заседание Временного правительства, где показал все ленты переговоров и потребовал для себя чрезвычайных полномочий в борьбе с Корниловским мятежом.
Сообщение Керенского произвело эффект разорвавшейся бомбы. Обескураженные сподвижники генерала, в первую очередь кадеты, бросились улаживать конфликт. Милюков убеждал Керенского, что реальная сила на стороне Корнилова, который действует патриотически и должен быть поддержан всеми «живыми силами страны», но, не добившись согласия премьера, попытался устранить «недоразумение» путем компромиссного соглашения с генералом. Помирить Керенского с Корниловым пытался и Бьюкенен. Он был в курсе заговора и поддерживал Корнилова. С ведома британского посла английские броневики шли на Петроград вместе с 3-м корпусом. «Все мои симпатии на стороне Корнилова», – признавался он в мемуарах. Английская пресса старалась скрыть участие отечественных броневиков в выступлении Корнилова.
3 октября газета «Таймс» с возмущением писала, что история с броневиками – выдумки и злонамеренная клевета. По настоянию Бьюкенена Временное правительство привлекло к судебной ответственности за «клевету» редактора московской большевистской газеты «Социал-демократ». Но позднее Керенский ознакомился со срочной телеграммой корниловского генерала Романовского от 28 августа: «Генерал-квартирмейстеру 7. Прикажите немедленно командиру броневого дивизиона британского отправить все боевые машины, включая фиаты, со всеми офицерами и экипажами в Бровары комлейту Соамсу. Туда же направьте машины, находящиеся в фольварке Дубровка 6429». Стало известно, что «английские офицеры, одетые в русскую военную форму, в английских танках следовали за наступавшим Корниловым и едва не открыли огонь по его частям, когда те отказались наступать дальше Пскова».
