Существуют и другие признания. Например, бывшего министра внутренних дел Анатолия Куликова, писавшего: «До марта 1996 года Александр Васильевич относился ко мне совершенно лояльно.
Но после 18 марта 1996 года, когда я воспрепятствовал разгону Государственной Думы и запрету компартии, в наших отношениях почувствовалось отчуждение. Здороваться-то мы здоровались, но было видно: Коржаков недоволен. Что-то очень важное я поломал в его политических планах»
[120].
Ельцин позже расскажет, что от переворота отговорил его Чубайс. «Я возражал, — писал он. — Повышал голос. Практически кричал, чего вообще никогда не делаю.
И все-таки отменил уже почти принятое решение. До сих пор я благодарен судьбе, благодарен Анатолию Борисовичу и Тане за то, что в этот момент прозвучал другой голос — и мне, обладающему огромной властью и силой, стало стыдно перед теми, кто в меня верил.».
Чубайс, конечно, верил. Но верил он прежде всего в то, что переворот осуществляют силовики (Коржаков и Барсуков), которые и получат полную власть в стране, а он останется не при деле. А этот вариант главного приватизатора не устраивал. Ему нужен был другой вариант, когда дивиденты от правления старого президента получал именно он, молодой приватизатор.
Несколько иную версию приводил Анатолий Куликов, бравший на себя ответственность за срыв уже подготовленного переворота.
{27} О том, что основная заслуга в этом принадлежит именно Куликову, говорил и Березовский
[121].
Однако построение планов дало ясное понимание готовности пойти на переворот, если в этом будет экстренная необходимость. Просто в тот раз посчитали, что есть иной вариант.
Нельзя не согласиться с утверждением, что «Ельцин явно дал понять, что если Зюганов наберет больше голосов, к нему будут применены силовые меры.»
[122] Не рискнув проявить решительную поддержку Верховного Совета РФ в октябре 1993 года, Зюганов вряд ли был способен рискнуть в 1996 году. Это понимали обе стороны.
Все это так. Однако, с другой стороны, совершать почти каждый год прямой и явный государственный переворот, не считая более мелких, которые делали еще чаще, — это похоже на перебор. В конце концов, мировое общественное мнение все же существует. Да и народ в декабре 1993 года совершенно ясно показал, что он не будет голосовать за тех, кто из танков по парламенту бухает.
Но вот говорить о подготовке переворота со стороны партии власти можно. Это запугивает политического противника, а в случае необходимости можно и откреститься от подготовки.
Зато, с точки зрения оппонентов, обвинение своих врагов (ельцинистов) в подготовке переворота — всегда удобны, так как представляют их в лучшем свете (народ любит обиженных). Это во-первых. А во-вторых, оправдывают некоторые последующие явно нерешительные действия Зюганова (не подставлял партию под готовящийся удар).
Все это было, конечно же, известно генеральному прокурору Юрию Скуратову, но, кроме малозначащих переговоров с противниками переворота, он ничего не предпринял и продолжал верно служить режиму, внутренне готовому к государственному перевороту. Похоже, это тогда не особенно тревожило главного законника страны.
Как и последующие деяния, имеющие явные признаки преступной деятельности. Но об этом дальше.
4.3. Страсти по коробке с полмиллионом долларов
Как мы уже говорили положение Коржакова пошатнулось, однако он удержался. Но, как видим, противоборство нарастало и подходило к кульминационному моменту.
А тем временем конкуренты готовили постепенный переворот. Группе Коржакова нужно было еще дорасти до конкурентов. За коржаковской командой «никто не стоял и они не обладали достаточным интеллектуальным и политическим багажом, к тому же губительно переоценивали свои возможности.»
[123]
«Сценарий дворцовой интриги, которую даже и переворотом-то назвать неловко, видимо, готовился давно. Но времени на репетицию не осталось, к тому же события развернулись самым неожиданным, непредсказуемым образом. И актеры вышли на подмостки не слишком подготовленными, путая реплики и произнося их не вовремя»
[124].
Бывает! Экспромт и есть экспромт. Коржаков сам подтолкнул своих противников на быстрые действия.
Дело в том, что Коржаков в ходе избирательной кампании занимался в основном контролем за расходованием денежных средств. Ему было чем заняться. «Расхищали десятками миллионов долларов. На «уплывшие» средства можно было еще одного президента выбрать», — писал позже Коржаков
[125]. Контролируя процесс расхищения, он все же контролировал частично и саму избирательную кампанию. Точнее, в подобных ситуациях создается такое впечатление о том, что рука на пульсе.
«Докладывая Ельцину о злоупотреблениях в предвыборном штабе, — писал Коржаков, — я заметил: ему не нравилось слышать о воровстве. Борис Николаевич понимал, что некоторые люди, называющие себя верными друзьями, единомышленниками, на самом деле просто обогащались на этой верности.
Тяжело вздохнув, президент поручил мне лично контролировать финансовую деятельность выборной кампании»
[126].
Формально согласие президента на контроль расходования средств было в кармане. И как ружье, висящее на стене, оно должно было выстрелить. И выстрелило. Как потом оказалось, не в ту сторону, куда его направили.
«Коржаков давно искал повод для скандала», — напишет позже Ельцин
[127]. Это же (т. е. решение пойти на скандал коржаковской командой) подчеркнул и Сергей Филатов
[128].
Откровенно говоря, в это не особенно верится. Как видно из дальнейшего, скандал подняли совсем другие. Тут, похоже, Борис Николаевич писал свои мемуары с чужих слов.
Коржаков и компания просто своими действиями неожиданно (вероятно, даже для себя) подтолкнули их к скандалу. Больше верится в то, что Коржаков искал повод для того, чтобы показать, как обворовывают президента, чтобы натравить его на своих конкурентов. «Скомпрометировать А. Чубайса и его команду, находившихся в состоянии эйфории после первого тура голосования»
[129].
