— Но я не знаю его имени! Я видела этого мужчину всего дважды. В первый раз это было в баре, в вечер моего приезда. Этот человек пытался приставать ко мне. Так неприятно… я была вынуждена уйти к себе в номер. Не выношу навязчивых мужчин.
— А второй? — хищно подался вперед Розенблюм.
Мое лицо выразило беспомощность.
— Второй… господин комиссар, второй раз я увидела его уже под снегом.
Толстяк откинулся в кресле и смерил меня оценивающим взглядом. Ох, главное — не переиграть. Надеюсь только на то, что в «Шварцберге» нет никого из моих знакомых. И комиссару не у кого узнать, так ли я глупа, как хочу представить.
При всей моей симпатии к швейцарской полиции я не собиралась рассказывать душке-комиссару не только о выпавшем из шкафа одноруком покойнике, но и о многом другом. К примеру, о найденном рюкзаке с вещами убитого. О его паспорте на имя Карима Парвиза Шада. О татуировках и шрамах на теле. О странном поведении хозяина. О неправдоподобно большом количестве русских гостей в этом маленьком, затерянном в горах отеле.
Если господин Розенблюм не дурак, он сам выяснит эти обстоятельства. Но я не буду иметь к этому отношения. Вспомните-ка, чей нож послужил орудием убийства? То-то же! Идиллическая картина горного курорта — ложь. В «Шварцберге» творятся темные дела. И кто-то хотел повесить на меня убийство!
Спросите, почему я не поступила единственно возможным способом — почему не собрала рюкзак и не уехала подальше от этого места? Думаю, я бы сама не смогла ответить на этот вопрос в двух словах. Причин было несколько. Во-первых, я не могу допустить, чтобы кто-то принес меня, Евгению Охотникову, в жертву собственным темным планам. Во-вторых, мне искренне жаль убитого. Может быть, по моей реакции этого не понять, но это так. Не знаю, что привело Сашу в «Шварцберг», понятия не имею, какими сомнительными делами он занимался. Главное то, что этот человек когда-то был солдатом, защищал если не свою страну, то ее интересы. Я ведь тоже служила своей родине — как умела. Так что убитый в некотором смысле мне брат. И в-третьих, мне было любопытно. Да, знаю, не самая разумная мысль. Но ведь это правда — я же видела, что в «Шварцберге» что-то затевается. И мне хотелось узнать, что именно.
С тех пор как я работаю телохранителем, я постоянно имею дело с чужими тайнами. С загадками прошлого, скелетами в шкафах и тому подобными вещами. Если комиссар Розенблюм распутает здешний клубок — что ж, честь ему и хвала. Мешать я ему не собираюсь. Но и помогать не стану: ведь помочь — значит рассказать правду, что означает — подставить себя.
А если комиссара постигнет неудача… на этот счет я слегка подстраховалась.
Не зря я заходила в свою комнату. Вообще-то я удалилась туда под предлогом, что мне нужно переодеться. Это было правдой — не могу же я находиться в помещении в лыжном комбинезоне! Но заодно я прихватила кое-что из своего снаряжения. Комиссар не подозревал, что в обивке кресла, на котором я сижу, вот уже целых пять минут торчит тоненькая булавка. Ее головка представляла собой высокочувствительный микрофон, а сигнал я могла принимать на свой мобильный. В свое время, эта штучка мне очень пригодилась.
В моем снаряжении — тетушка Мила называет его «джеймсбондовским» и предпочитает до него не дотрагиваться — много полезных штучек вроде этой булавки. Джеймсу Бонду хорошо — ему в МИ-6 все стреляющие ручки и дымящие запонки выдают бесплатно, не говоря уж про автомобили, которые агент 007 может разбивать в свое удовольствие. А вот я за полезные приспособления плачу немаленькие деньги одному умельцу у нас в Тарасове. Он такой же страстный любитель шпионских примочек, как и я. Он уже в преклонных годах, но голова у него ясная. А больше я вам ничего не скажу, а не то вы сможете его вычислить. И тогда у моего мастера будут неприятности — пользоваться таким оборудованием не имеют права даже частные детективы, что уж говорить о прочих.
Когда я собиралась в «Шварцберг», я выложила почти все снаряжение из сумки. Ведь я ехала отдыхать. Булавка-микрофон занимала так мало места, что я просто не обратила на нее внимания. Наверное, где-то в глубине души предчувствовала, что спокойным, мирным и размеренным мой отдых не станет.
Почему-то я всегда оказываюсь там, где тайны, преступления и беда. Один мой близкий друг как-то сказал, что я, Евгения Охотникова, притягиваю неприятности. Это не так. Просто я обладаю несколько необычным жизненным багажом и полезными навыками — к примеру, стрельбы или рукопашного боя. Поэтому в ситуации, когда обычная девушка забивается под кровать и пронзительно визжит, Женя Охотникова берет фонарик и топор и идет посмотреть, что это там шуршит за дверью в подвал.
Роль недалекой, простодушной туристки из России удалась мне на славу. Кажется, мне удалось провести комиссара Розенблюма. Мы еще минут пятнадцать поиграли в кошки-мышки — толстяк задавал мне каверзные вопросы, пытаясь поймать на вранье и нестыковках, но меня голыми руками не возьмешь. В свое время, в «Сигме» нас учили выдерживать допросы с применением физического воздействия, так что попытки швейцарского полицейского меня расколоть только смешили.
В конце концов Розенблюм вздохнул и сообщил, что я могу удалиться к себе. На прощание комиссар произнес:
— Надеюсь, не нужно напоминать, чтобы вы не пытались покинуть «Шварцберг» до выяснения всех обстоятельств?
Я не собиралась уезжать, но на всякий случай принялась возмущенно верещать, что это произвол и ущемление прав и свобод человека. И что в такой стране, как Швейцария, я могла бы рассчитывать… и так далее. Комиссар сразу перестал быть любезным. Выслушивая мой монолог, толстяк сжал челюсти и барабанил пальцами по столу. А потом произнес — очень жестко:
— Надеюсь, вы меня поняли. Или мне ждать от вас неприятностей?
Я попятилась, дрожащим голосом заверила, что прониклась важностью полицейского расследования и проблем со мной не будет, и выскользнула за дверь. Отлично! А теперь скорее в номер, надо настроить телефон на прием сигнала моего «жучка».
Я так торопилась, что едва не сбила с ног синьору Фаринелли. Хотя вряд ли бы мне это удалось — оперная дива весила втрое больше меня, а ростом уступала лишь немного. Примадонна ухватила меня за рукав с явным намерением поговорить. Странно, за все время в «Шварцберге» мы и десятком слов не обменялись! От удивления я не попыталась сопротивляться и позволила притиснуть себя в угол. Я заметила, что Сильвана Фаринелли выглядит как человек, переживший шок, — желтовато-бледная кожа, сухие бледные губы, запавшие глаза. Неужели на певицу так подействовала смерть незнакомого человека? Или… или «афганец» Саша не был ей так уж незнаком?
— Скажите, что происходит? — сдавленным шепотом спросила примадонна.
— О чем вы? — удивилась я.
— Вы только что говорили с этим полицейским. Что он вам сказал? Что здесь творится?
Я смерила итальянку удивленным взглядом и пробормотала:
— Честно говоря, комиссар Розенблюм ничего мне не рассказывал. Наоборот, это я должна была рассказать ему обо всем, что знаю. Но мне нечего сказать! Вышла прокатиться после завтрака, отъехала от отеля совсем недалеко — а там труп!
