13
После репетиции решили остаться — сегодня было девять дней со смерти Павла Тимофеевича. Молодежь сгоняла в магазин за продуктами и выпивкой, и женщины наскоро приготовили стол. Кто-то, едва помянув дирижера, вскоре исчез, большинство посидели час и разошлись. Остались лишь «старички» и несколько человек из струнной группы, торопиться которым, по-видимому, было некуда. Сухаревская и Чегодаев, сидя в углу стола, обсуждали недавнюю репетицию, на которой Горгадзе продолжал давить струнников, и особенно первые скрипки.
— Яркости ему не хватает! — тихо возмущалась Ира. — А что мы можем, я тебя спрашиваю, если даже у меня Вильом, а у остальных в лучшем случае «немцы», а в худшем — современные инструменты. Итальянских скрипок в группе — раз-два и обчелся. Зажрался он там, в своей Франции, проблем наших знать не хочет.
Стоило Ирке выпить хотя бы пару стопок водки, и на нее нападало скандальное настроение. Чегодаев с улыбкой смотрел на разбушевавшуюся Ирку. Завтра хмель слетит с нее, и бессменный концертмейстер покорно засядет за групповые, будет три шкуры драть со своих и выжмет-таки из них яркость почище чем из любого, играющего на «итальянце». На то она и Ирка Сухаревская.
— Успокойся. — Васька наконец прервал затянувшийся Иркин монолог. — Закуси, и пойдем к нашим.
Он кивнул в сторону окна, где, нарушая все установленные филармонией правила, курила небольшая мужская компания во главе с Глотовым. Витю Глотова Чегодаев недолюбливал — тот казался ему слишком холодным, расчетливым дельцом, бесконечно далеким от жизни оркестра и от музыки в целом. Как бы удивился Васька, узнав, что многие считают таким же его самого. Но это было несправедливо: Чегодаев был музыкант, и музыкант до корней волос, до смешного влюбленный в свою профессию, способный долго и тяжело трудиться. Работа инспектора поначалу давалась ему нелегко — мешали его осторожность, привычка все делать с оглядкой. Васька втянулся в инспекторство постепенно, почувствовал вкус, уверенность, стал незаменимым человеком для администрации. Глотов же изначально был нацелен лишь на то, чтобы делать на оркестре деньги. Получать удовольствие от работы — такого понятия для него просто не существовало. Дело свое он знал блестяще, гастроли по России и зарубежью организовывал безупречно и с максимальной выгодой, но в его холодных синих глазах за толстыми круглыми стеклами очков никто и никогда не видел улыбку. Хотя, конечно, Виктор Глотов улыбался и даже смеялся. Но так уж у него получалось — глаза жили отдельно.
У окна разговор шел на ту же животрепещущую тему. Изрядно принявший, Алик Копчевский, с красным, сердитым лицом, громко говорил концертмейстеру альтов Толе Женчуку:
— А ты попробуй поиграй на моем полене, и я посмотрю, какой у тебя будет звук!
Женчук отворачивался от Копчевского, но тот надвигался на него, норовя заглянуть прямо в лицо.
Прозрачные, словно лед, глаза Глотова перемещались с Копчевского на Женчука и обратно, пока наконец не замерли на Алике.
— Я что-то не пойму, кто мешает тебе заработать на приличный инструмент? — холодно поинтересовался он.
Алик от возмущения потерял дар речи и умолк на полуслове. Потом втянул воздух, смешно заморгал и проговорил:
— Кто мне мешает? Ты еще спрашиваешь! Тебе ли не знать, как мы тут пашем, каждый день вызов, а я, к твоему сведению, вечером квартетом в клубе играю. Иногда и ночью. И что, заработал я на «итальянца»? Хрена лысого!
Чегодаев увидел, как навострила уши Ирка, и не успел он что-либо предпринять, как та подлетела к Глотову.
— Заработать, говоришь? — прошипела она. — Да как он, мальчишка, может заработать, если я пятнадцать лет оттрубила здесь — и то ничего путного не смогла! Думай, что говоришь, — зажрался, разжирел за наш счет!
— Прекрати, Ир. — Чегодаев, который никогда, даже в самом сильном подпитии, не выдал бы своей антипатии к Глотову, потянул Ирку за рукав, но та лишь в ярости зыркнула на него глазами.
— А нечего оскорблять! — отчеканила она. — Живет за наш счет, ладно, пусть живет, но чтоб уважал!
— Правильно! — заорал Копчевский. — Экс-сплу-ататор! — Язык его заплетался, он еле держался на ногах.
— Пора расходиться. — Васька подмигнул Глотову. — Помянули дирижера, и ладно.
— Да я что? — пожал тот плечами. — Я ничего обидного в виду не имел.
— Обидеть художника может каждый, — глубокомысленно изрек стоящий поодаль виолончелист Юра Иванов.
— Особенно если это пьяный художник, — закончил его мысль Чегодаев. — Все, народ, идем по домам. А накурили-то, не продохнуть!
Он крепко взял под руку пытавшуюся протестовать Ирку, другой рукой ухватил за шиворот Копчевского и потащил обоих в гардероб.
— Ир, ты одна — человек, — бормотал Алик, спотыкаясь и то и дело хватаясь за Чегодаева. — Ты одна все понимаешь правильно! Заработай ему на инструмент! Ишь! Я ему заработаю на…
Тут Васька втолкнул Копчевского в раздевалку и накинул ему на голову куртку. Алик замолчал и только громко сопел, пытаясь освободить лицо.
Сверху спустился Глотов, все такой же безупречно аккуратный, старательно, волосок к волоску, причесанный. На бледном его лице горели два рваных красных пятна.
— Ну и народ, — он неловко покосился на Чегодаева, — и в такой день напьются до чертей. Одно слово, музыканты.
«Иди ты к чертовой бабушке!» — подумал обиженный Чегодаев, но сдержался и вслух ничего не сказал. Он посадил в такси ругающуюся Ирку, проводил Копчевского, который жил неподалеку, и поехал в свое Бутово, честя про себя клопа-кровопийцу Витюшу на чем свет стоит.
14
У капитана было незлое, веснушчатое лицо и вертикальная морщинка над переносицей. Широко расставленные, очень светлые, почти прозрачные глаза смотрели на Альку с холодным любопытством.
— Значит, вы его невеста?
Алька кивнула с вызовом, но капитан воздержался от комментариев, оставаясь все таким же спокойным и сдержанно-доброжелательным.
— Хорошо, мы дадим вам свидание. Но надо будет подождать пару месяцев или больше, как получится.
— Так долго?!
— Долго? — Во взгляде милиционера промелькнула насмешка. — У нас, девушка, бывает, и по полгода ждут. Чай, не больница.
— А если… — Алька задумалась и решила: «А, была не была! Теперь уж все равно». — Вот что, — быстро заговорила Алька, — мы хотели пожениться через полгода. Но я передумала.
— Передумали замуж выходить? — Равнодушный голос капитана наконец окрасился одобрительной интонацией.
— Нет, не то! Я хочу расписаться сейчас. Ну не сию минуту, конечно… а как только будет можно.
Брови веснушчатого капитана медленно поехали к переносице, отчего морщинка стала еще рельефней.
— Разве нельзя? — упавшим голосом проговорила Алька. — А я слышала, что разрешается…
