— Иди, ладно, — согласилась она. — Только партию дома подзубри. Чтоб без сучка без задоринки.
После встречи с Рыбаковой у Альки слегка подрагивали руки, но она покладисто расчехлила скрипку и стала тщательно проучивать аварийные места в партитуре. Медленно, чуть быстрее, еще быстрее. В коридоре хлопнула дверь, послышались шаги, неясное возмущенное бормотание соседки, не терпевшей, когда в квартире занимались на инструменте. Алька и ухом не повела, продолжала пилить — уж в чем, в чем, а в хреновой игре Ирка ее уличить не должна. Пусть утрется!
Алька выучила два пассажа, и ей оставалось еще два, когда тоненько затренькал телефон.
— Межгород! — тявкнула под дверью Элеонора Ивановна.
— Слышу! — Алька отложила скрипку и схватила трубку.
— Доченька! — Голос матери ударил в самое ухо, будто она была в соседней комнате. — Как ты?
— Нормально. — Алька прокашлялась, стараясь придать голосу бодрость. — Работаю. А вы как?
— И мы хорошо. Папа летом собирается в Москву в командировку. Я в порядке, скучаю только по тебе. Да, Аля, у нас новость — Ангелина собирается замуж.
— Замуж? Это за того конопатого, с шеей в три обхвата?
Она сказала так машинально, не желая ничего дурного, просто вырвалось, может из-за напряженных за последнее время нервов. И тут же услышала, как на другом конце провода мать захлебнулась негодованием.
— Какая ты стала, Аля! — обиженно укорила мать. — Злоязычная! Митя — хороший парень, разве плохо, что он занимается культуризмом? Они чудная пара, все говорят. А ты иронизируешь.
Значит, сестренка прощается с холостяцкой жизнью. Что ж, молодец. Наверное, так и надо.
В детские и школьные годы их никто не мог различить, так они были похожи, сестры-близняшки Алина и Ангелина. Девчонки могли смотреть друг на друга, как в зеркало. Однако этим, чисто внешним, аспектом их сходство и ограничивалось, ибо не было на свете более разных по характеру людей. Алька день-деньской носилась по городу, дерзила соседям и учителям, приходила домой с синяками и шишками. Засадить ее за дело можно было лишь одним способом.
— Не будешь заниматься, — угрожала мать, — продам скрипку!
Этого только и боялась нахальная и беспечная Алька. После предупреждения она запиралась в своей комнатенке и пиликала по три-четыре часа без перерыва. Учительница музыкалки закатывала глаза: «Ах, какие данные, какой природный инструментализм!» Мама лишь посмеивалась, но скрипку все-таки не продавала.
Ангелина училась на отлично, состояла в редколлегии школьной газеты и всевозможных кружках, прекрасно шила, вязала крючком и на спицах, любила печь пирожки, с компанией таких же правильных девочек и мальчиков гуляла под окнами дома или в школьном дворе.
Когда Алька собралась в Москву, Ангелина плакала:
— Куда ты, сестренка, не уезжай!
Ей казалось, что столица проглотит Альку, перемелет и выплюнет, как во множестве виденных фильмов. Сама Ангелина, окончив институт в Воронеже, уже два года работала в школе…
— …Мало того, что сама не приезжаешь, да еще и радоваться за родных разучилась! — Алька вздрогнула и включилась в конец маминого монолога. Ей стало стыдно: действительно, она не была дома ровно год, звонит редко, писем не пишет, а сейчас еще брякнула про шею в три обхвата. Верно, что это с ней?
— Прости, мам, — мягко сказала она в трубку. — Я очень рада за Ангела. Правда! Когда свадьба? Может, мне удастся выбраться.
— Как это — может удастся? — возмутилась мать. — На свадьбу родной сестры явка строго обязательна! В начале июня. Возьми неделю за свой счет.
— В начале июня у нас Испания, — обреченно проговорила Алька.
Мама как-то скисла, помолчала, потом произнесла неуверенно:
— Я все время волнуюсь за тебя.
— Вот это напрасно. Пора бы привыкнуть, не первый год.
— Пора, — вздохнула мать. — Но я все равно не могу. Скажи честно, тебя там никто не обижает? Мне почему-то все кажется…
— Брось, — засмеялась Алька. — Кто меня может обидеть? Я сама обижу любого. И давай прощаться, вон денег небось сколько наговорила.
— Погоди. — Мать понизила голос. — Черт с ними, с деньгами. Ты лучше скажи, здорова? Ничего не беспокоит?
— Даже насморка и того полгода не было. Что мне сделается?
— Да я не про то, — досадливо проговорила мать. — Ты… не беременна?
— Я?! — Алька устало плюхнулась на кровать с трубкой в руке. — Мам, ну за кого ты меня принимаешь? Какой сейчас год на улице? Нет проблем.
— Ну прости. — Голос матери дрогнул. — Береги себя.
— Обязательно. Ангелу и папе привет. Чао!
— Аля!
— Что?
— Я, помнишь, говорила тебе про близнецов? Что у них жизнь складывается одинаково?
— Ну помню.
— Просто я подумала, если Лина выходит замуж, то, может, и ты в скором времени…
— Нет, — отрезала Алька. — Я пока не собираюсь. И не будем об этом, хорошо?
— Хорошо, — послушно согласилась мать. — А только никогда не знаешь, что случится завтра.
— Это точно, — улыбнулась Алька. — Все, мамуль, вешай трубку, вы выйдете из бюджета.
— А ну его, этот бюджет, — сердито проговорила мать, но трубку все же повесила.
Алька нажала на рычаг и откинулась на подушку. Ноющая от игры спина удобно устроилась на мягком. «Знала бы мама, какая у меня предстоит «свадьба», — мрачно подумала Алька. Внезапно, вся ее затея показалась ей дурацкой и пустой. Ежу ясно, что Рыбак на свидание не пойдет, Альку он презирает, а может, и ненавидит, как виновницу своего несчастья. И вообще, вдруг она все придумала себе и Крета убил именно Валерка? Что может рассказать им с Ленкой старушка Софья Тимофеевна? Скорее всего — ничего. Дальше что? Вон, кажется, и мать Рыбакова смирилась и ни на что не надеется. Только маленький Денис пытается протестовать. Он да Алька. Ну не дура ли?
Алька вскочила, снова схватила скрипку, принялась сначала за трудное место. Она вкладывала в игру всю ярость, всю боль, все отчаянье, долго копившееся и сидевшее взаперти, на самом дне души, не видимое никому. И постепенно ей становилось легче, словно скрипка была ее единственным надежным другом, который не способен предать, не дает советов, а просто слушает и понимает.
16
Сухаревская курила у служебного входа в филармонию, откуда обычно заходили оркестранты. Она с удовольствием рассматривала хлюпающие сосульки, свисавшие с карнизов, и щурилась от яркого солнца. Слава богу, наконец-то заканчивается эта проклятая зима. Ира любила теплое время года, когда можно ходить легко одетой, когда под ногами не чавкает грязь или мокрый снег, а ботинки не покрываются соляными разводами. В этом году весна запоздала: уже кончается март, а всю прошлую неделю стояли почти крещенские морозы. Машина не заводилась, и приходилось ездить повсюду своим ходом, а Ира отвыкла от этого. Она не торопясь докурила сигарету, выкинула окурок в стоящую неподалеку урну и повернулась было к дверям. В это время за спиной у нее взвизгнули тормоза. Она обернулась и узнала серебристый «вольво» Глотова.
