Почему? Она не могла понять, почему Валерка так поступил. Ведь понимает же он, черт возьми, что не собирается она за него замуж, когда он ее туда и не приглашает! Что это просто предлог, чтобы попасть к нему в следственный изолятор. К нему же никто не ходит, кроме матери, и никто ему не пишет. А она хотела обнадежить его, сказать, что, может быть, скоро все прояснится, делом Кретова займутся более серьезно. Ну за что он с ней так?
Альке стало так горько и обидно, что даже дышать стало тяжело. Сколько всего она сделала ради него, еще неизвестно, останется ли жива, а он от нее точно от чумы…
— Ну и сиди, — зло шептала Алька, стремительно пересекая двор. — Сиди, сиди! Мечтай о своей шлюхе Верке, фотографию ее себе в камере повесь! Больно ты мне нужен, придурок несчастный! А я за Ваську замуж выйду! Да, выйду! — На футляр капнула слеза, Алька сердито провела рукавом по лицу, прибавила еще шагу. — И будешь жалеть. Ох, как жалеть будешь, козел, болван, кто ты там еще… — Она остановилась как вкопанная. По другой стороне улицы навстречу Альке шла Рыбакова. Она была одна, без Дениса, все в том же длинном черном пальто.
Алька резко развернулась и рванула в противоположную сторону, надеясь, что Рыбакова не узнает ее со спины, войдет во двор СИЗО, а она, Алька, не замеченная ею, вернется назад. Но не тут-то было. Тотчас за спиной у нее раздался негромкий голос:
— Аля!
Она обернулась, не зная, куда деваться, медленно перешла улицу, остановилась, дожидаясь, пока Валеркина мать приблизится.
— Ты что здесь делала? — слегка удивленно спросила та, поравнявшись с ней. — Передать что-нибудь хотела?
Алька угрюмо кивнула.
— Так у тебя же не возьмут. Позвонила бы или занесла мне. Я как раз передачу несу.
Алька мялась с ноги на ногу, не зная, что сказать.
— Ты с инструментом? — не то спросила, не то констатировала женщина.
— У нас концерт сегодня, через три часа. — Алька обрадовалась, что появился предлог улизнуть.
— Ну иди тогда. Что передать-то хотела? Давай мне. Записку?
— Нет, не надо. Я передумала. — Оттого что ее застали врасплох, голос Альки прозвучал резко и даже грубо. Рыбакова снова бросила на нее удивленный взгляд. Альке стало стыдно. Сама навязалась. Мать-то его ничем не виновата, она и не догадывается ни о чем. — Как решилось с Дениской? — спросила она, чтобы загладить неловкость.
— Плохо. На следующей неделе его заберут. Я только-только из опекунского совета иду. Ничего там слушать не стали, говорят: есть живая мать, родительских прав не лишена, хочет она, — значит, ребенок будет жить с ней. Он у нас, то есть у Валеры, остался по их с Верой взаимному согласию. А теперь какое согласие?
— Вы Валере теперь напишете? — расстроенно пролепетала Алька.
— Теперь уж напишу. Что же делать?
Алька всмотрелась в лицо Рыбаковой, ожидая увидеть слезы, но глаза той были абсолютно сухи. И голос, как всегда, был тихим, но ровным и спокойным.
«Какая-то бесчувственная она», — поразилась Алька, представляя, как бы повела себя она сама в такой ситуации. Наверное, скандалила бы, плакала, угрожала… А впрочем, откуда ей знать, каково это? Ведь у нее нет ребенка.
Она отступила на шаг назад:
— Я пойду. Вы не обижайтесь на меня.
— Я и не обижаюсь.
— Я… игрушку Денису… давно еще купила, все никак не передам. Потом как-нибудь… Хорошо?
— Хорошо, только ты чего так кричишь? — Рыбакова тихонько дотронулась Альке до плеча, и та сразу заметила, как дрожит ее рука — не просто дрожит, ходуном ходит. Ах, дура она, дура!
— Я ничего, — проговорила она осевшим голосом. — Я потом вам объясню. Честное слово! — Алька повернулась и, не оглядываясь, побежала вперед по улице.
34
Алька молча, ни на кого не глядя, проскочила в артистическую. Народу собралось немного, до официальной явки оставалось чуть меньше часа. Она натянула черное платье, с удивлением обнаружив, что оно странно висит на животе. Впрочем, что странного: с таким образом жизни, какой сложился у нее в последнее время, немудрено похудеть. Алька одернула черный трикотаж, переобула туфли, расчесала перед зеркалом волосы, стянула их блестящей резинкой, чтоб не мешали во время игры. Теперь надо бы позаниматься, а то руки трясутся, не хуже чем у Рыбаковой.
В противоположном углу комнаты, деликатно отвернувшись от Альки к окну, тихонько наигрывал соло Владик Кудряшов. Алька настроилась и вступила дуэтом с ним. Владик обернулся, на его некрасивом, обезьяньем лице появилась добродушная улыбка.
— Давай еще раз, сначала, — предложил он.
— Давай.
Они заиграли кусок сначала, Владик вел тему, Алька вплетала в нее подголоски. На концерте к ним должны будут присоединиться Сухаревская с Соловьевой. У Ирки та же тема, что и у Владика, а у Ленки в партии выписаны «картошки», то есть длинные ноты, которые тянутся весь такт.
Алька и Владик доиграли весь сольный эпизод. Владик опустил скрипку, приблизился к Альке:
— Молодец, здорово играешь.
Алька немного успокоилась. Похвала Кудряшова чего-нибудь да значила. Он сам сильнейший скрипач и музыкант опытнейший, помимо игры в оркестре выступает квартетом, преподает в консерватории. Владик давно бы мог подвинуть Сухаревскую с концертмейстерства, да не хочет: он в оркестре совместитель.
— Может, повторить? — спросила Алька.
— Давай повторим, — усмехнулся Владик, — но тебе бояться нечего. Вот только в двадцать восьмой цифре штрих замени. Ты играешь саттие, а я бы делал спикатто. Сможешь поменять?
— Наверное. — Алька пожала плечами и снова подняла скрипку.
На этот раз получилось еще лучше — во многом благодаря совету Владика.
— Порядок. — Кудряшов положил скрипку в футляр. — Пойду покурю. Ты еще будешь заниматься?
— Да нет, пожалуй. — Алька вытащила сигареты и отправилась вслед за Владиком в коридор к мужскому туалету.
Там уже стояли Скворцовы, Копчевский и Славка Зубец, о чем-то оживленно беседуя. Увидев подошедшую Альку, все разом замолчали. Она удивленно покосилась на ребят, достала из пачки сигарету, наклонилась к Копчевскому. Тот, ни слова не говоря, чиркнул зажигалкой. Разговор возродился, но тянулся как-то вяло, и Альке показалось, что тема его изменилась с ее приходом. Она с нетерпением поглядывала на лестницу, где должен был с минуты на минуту появиться Чегодаев. Хотя Валерка и поступил как последний дурак, все же дело надо довести до конца. Пусть выйдет на свободу и катится от нее подальше! Однако Чегодаев не шел, зато на второй этаж поднялась Ленка. Повязки на ноге у нее уже не было, но ступала она тяжело, останавливаясь на каждой третьей ступеньке.
— О! — обрадовалась она, заметив Альку. — Что случилось? Мы все тебя потеряли.
