— Не знаю, — честно ответила Алька.
— Ну давай ко мне. Я на машине буду, доберемся в момент.
Васька Чегодаев жил в Бутове, и ехать городским транспортом к нему было не меньше полутора часов.
— А обратно отвезешь? — деловито осведомилась Аля.
— Обратно не обещаю. Хватит с тебя и одного конца.
Алька открыла было рот, но заставила себя сдержаться. Ваське лучше не хамить, он потом это припомнит, обязательно припомнит.
— Так как, заметано? — уточнил Чегодаев.
— Там посмотрим, — сухо сказала Алька. В конце концов, ее испытательный срок прошел давно, и никто ее просто так из оркестра не выставит. А Васька пусть обождет, ишь тоже нашел себе девочку по вызову!
— Вот так, значит, неопределенно? — холодно усмехнулся Чегодаев. — Ну ладно, смотри. И Соловьевой не забудь позвонить.
— Не забуду.
Чайник давно вскипел, овощи поджарились. Алька наполнила тарелку, сделала чашку растворимого кофе и приступила к обеду, который по совместительству являлся для нее и завтраком. Машинально тыкая вилкой в тарелку, она думала о том, что, видно, и впрямь от судьбы не уйдешь. Значит, Рыбакову судьба сидеть за убийство Кретова, а ей, Альке, ехать в Бутово к Чегодаеву, и нечего загружаться на этот счет.
Внезапно она вскочила с места. Нет, черт возьми! При чем здесь судьба? Кто сказал, что Валерка будет сидеть? Да все говорят. А почему? Потому что уверены: Кретова убил именно он. Но ведь сам Валерка не признался в убийстве. Почему она, Аля, должна верить всем и не верить ему? А вдруг Рыбаков говорит правду и Кретова убил кто-то другой, не Валерка? Эта мысль посетила Альку еще во Владимире. Кто-то, кто бесшумно, крадучись, ходил по коридору, зашел в номер дирижера раньше Рыбакова и включил в розетку кипятильник. Чушь? Нет, не чушь. Но как же тогда крик Кретова про флейту?
Алька со злостью шлепнула ладонью по столу. Прохоров слышал, как кричал Кретов, это неоспоримое доказательство. Против логики не попрешь. Нет, стоп! А если она попрет против логики? Вот возьмет и попрет! Будет считать, что крика не было, что он Прохорову почудился, а отпечатки на вилке Рыбаков оставил, когда вынимал ее. Что тогда надо? Тогда…
Ответ показался простым как трава: надо искать настоящего убийцу. Легко сказать — искать! Чегодаев вчера поделился, что у всех оркестрантов надежное алиби: все сидели по своим двухместным номерам, в крайнем случае, были в гостях друг у друга. Персонал гостиницы тоже проверили. Кто же это мог быть? Кто-то случайный? Но зачем ему убивать московского дирижера? И как убийца мог узнать, что Кретов грел ванну кипятильником? Нет, получается полная чепуха.
Алька, забыв про еду, пронеслась к себе в комнату, поспешно натянула старенькие джинсы, футболку. С чего начать, с какого конца? Она лихорадочно пыталась вспомнить содержание детективов, в превеликом множестве прочитанных с подросткового возраста. С чего начинают расследование все знаменитые сыщики из романов и фильмов? Кажется, собирают сведения об убитом. Вот именно, стараются узнать о нем как можно больше. А что она знает о погибшем Павле Тимофеевиче Кретове? Заслуженный артист России, руководит Московским муниципальным пятнадцать лет. Сколько ему? Вроде около шестидесяти или больше. Еще Алька точно помнит, что Кретов разведен, об этом ей говорил Чегодаев. Все. Больше ничего не известно. Ни где он жил, ни с кем, ни номера телефона. Кретов разрешал звонить только избранным: Глотову, Чегодаеву, Сухаревской, еще некоторым оркестрантам, которые работали с ним давно, почти с самого его прихода на должность главного дирижера.
Аля решительно набрала Васькин номер. В ухо ей ударили короткие гудки, — очевидно, тот продолжал обзванивать оркестр. Что и говорить, работа у Васьки нервная — и характер вырабатывает соответствующий, железный: палец в рот не клади. Алька терпеливо накручивала диск, раз за разом, пока не прозвонилась и не услышала усталый и недовольный чегодаевский голос.
— Вась, это я, — вкрадчиво начала Алька.
— Чего? — коротко и сердито спросил Чегодаев. — Заболеть не удастся. Всем быть — хоть чучелом, хоть тушкой. И не пытайся меня разжалобить.
— Да я не за этим, Вась. Я сказать хотела. Поедем завтра, если ты еще не передумал.
— Не передумал, — сразу смягчился Васька. — А чего это ты так вдруг?
— Да просто, — засмеялась Алька. — Подумала и решила.
— Ну молодец, что решила, — похвалил Чегодаев. — Гуд бай давай, а то я еще не всем сообщил о панихиде.
— Гуд бай.
Ну вот, завтра Аля узнает все, что ее интересует. Так и быть, доберется она из Бутова на метро, не убудет ее.
6
Гражданская панихида началась ровно в десять. Выступающие сменяли один другого, их было, как показалось Але, бесчисленное множество. «…Тяжелая утрата… огромная невосполнимая потеря… трагическая случайность унесла из жизни величайшего музыканта…» Слова ораторов постепенно смешивались у нее в голове, а оркестр все играл и играл, провожая со сцены одного и встречая другого. Наконец в одиннадцать открыли доступ к телу Кретова, и потянулась бесконечная толпа желающих проститься с одним из крупнейших музыкантов и дирижеров последнего двадцатилетия. Шли официальные лица из Союза музыкальных деятелей, представители городской власти, друзья, коллеги и просто почитатели кретовского таланта. У гроба дирижера молча и неподвижно, словно изваяния, стояли две пожилые женщины в черном, одна — бывшая жена Павла Тимофеевича, другая — его сестра. Детей у Кретова не было.
К четырем часам, после кладбища, музыканты еле стояли на ногах. Аля закинула скрипку на заднее сиденье чегодаевской «десятки», сама бухнулась с ним рядом, стянула перчатки с онемевших рук и принялась яростно тереть пальцы.
— Замерзла? — сочувственно спросил Чегодаев. — Сейчас печку включу, согреешься.
— Просто руки отсохли играть, — призналась Аля. — Для меня это первая панихида. Невольно вспомнишь добрым словом кретовские репетиции.
— Не боись, — философски заметил Васька, — все еще впереди. Когда-то и я играл на первой панихиде, только давно это было.
— Типун тебе на язык, — суеверно пробормотала Алька и перекрестилась.
Машина весело неслась по кольцевой дороге, в салоне стало тепло, и Алька начала было клевать носом, но тут показалось Северное Бутово — новенькое, краснокирпичное, с причудливыми остроконечными крышами, огромными супермаркетами и красочными, нарядными рекламными щитами. Васька проехал мимо всего этого великолепия к более скромному кварталу и остановился около панельной семнадцатиэтажки.
Сорокалетний Чегодаев был трубач, и трубач весьма крепкий. Помимо своего основного места работы — Московского муниципального оркестра, которому он отдал без малого тринадцать лет жизни, Васька подвизался еще в нескольких ансамблях и время от времени делал записи на компакт-диски. Трехкомнатную квартиру в Бутове он купил меньше года назад, оставив при разводе прежнюю жилплощадь жене и ребенку, и новая просторная квартира стояла пока полупустая. Полностью обставлены были лишь спальня и широкая светлая кухня, где красовался шикарный испанский гарнитур. В углу, точно белая, монументальная колонна, высился холодильник фирмы «Электролюкс», телевизионная реклама которого как нельзя более точно отражала Васькину сущность — все делать основательно и с умом.
