В конце января она вдруг совершенно неожиданно позвонила Ему на работу и сообщила, что «в порядке исключения появится в Берлине уже в среду вечером». Для Него большим исключением была даже не собственно эта «среда», а тот факт, что она вообще Ему позвонила. Она никогда в промежутках между их свиданиями никак с Ним не контактировала. Ни по телефону, ни в интернете. И никогда после тоже…
Вечером за ужином, когда они сидели за маленьким столиком в Его кухне, она вдруг сказала:
— Я же совсем забыла. Я хотела бы вместе с тобой побывать в столь обожаемом тобой Петербурге.
Он обрадовался и начал взволнованно спрашивать, когда она может и хочет туда полететь. Она посмотрела на Него, сходила за своей сумкой, которая лежала на столе в комнате, вынула оттуда билеты и, положив их на столик рядом с Его стаканом чая, невозмутимо ответила:
— Завтра.
Он долго смотрел на эти билеты, не в силах вымолвить ни слова.
— Почему? — спросил Он наконец, дотрагиваясь пальцами до ее щеки.
Она взяла бокал с вином и медленно ответила:
— Ты подарил мне и продолжаешь дарить себя, свое время, свое внимание, свою нежность, свою заботу, которую я не получала с тех пор, как умер мой отец, ты приносишь мне в постель завтраки, ты укрываешь меня ночью одеялом, чтобы я не замерзла, ты смешишь меня до слез, ты терпишь мое безумие с оперой, которая у тебя уже из ушей лезет, ты считаешь меня заслуживающей уважения женщиной, ты не лезешь в мою другую жизнь, когда в воскресенье отвозишь меня на вокзал и стоишь, задумавшись, на перроне, пока не тронется поезд и не исчезнет в туннеле, ты…
Она не закончила. Молча вынула из сумки салфетку и попыталась вытереть слезы, но только размазала косметику. Потом спросила:
— О чем я говорила?
— А, точно. О лучшем подарке, который ты мне сделал, Поляк.
И раз уж мы заговорили о подарках, то я признаюсь, что мне всегда хотелось быть подарком для какого-нибудь мужчины. Долгожданным подарком. И чтобы он его с волнением распаковывал. Медленно.
— Таким, каким ты стал для меня, — сказала она, вставая из-за стола.
Она пошла в комнату, через каждые несколько шагов останавливаясь и глядя на стену.
— Я никогда больше не видела, чтобы в квартире отца было столько фотографий ребенка. Вот я и подумала, что ты, наверно, скучаешь по своей дочери и хочешь ее увидеть.
В четверг утром Он съездил на работу и сообщил, что берет отпуск за свой счет. Вечером они вылетели из аэропорта Шёнефельд в Санкт-Петербург. Она все продумала и спланировала. Зная, что у Него в паспорте имеется многократная российская рабочая виза, сама она оформила для себя визу в консульстве России в Кельне. И приехала с билетами на самолет в сумочке для них обоих.
Сесилька глазам своим не поверила, когда увидела Его, стоящего утром в пятницу перед дверью ее квартиры на Фонтанке. Всю пятницу и субботу они провели вместе. Сначала она водила Его в свой университет, а в субботу полдня бродили в Эрмитаже. Вечером они пили коктейли в каком-то шумном и экстравагантном ночном клубе, который у Него совершенно не ассоциировался с Россией. Именно там и тогда Он встретил Элеонору, дочку доктора Эрика Мария Энгстрома, главного врача амстердамской клиники, в которой проспал шесть месяцев и вот только недавно проснулся. Милена же в это время любовалась «Лебединым озером» в исполнении танцовщиков знаменитого Большого в каком-то из петербургских театров. Она не хотела «пока что» встречаться с Сесилией. Не была готова. Так она Ему сказала. И Он тоже этого еще не хотел. Вечерним самолетом в воскресенье они вернулись с Миленой в Берлин.
В Петербурге в аэропорту, совершенно случайно, во время паспортного контроля Он узнал, что Милену зовут совсем не так, как она Ему представилась. Однажды Он нашел под кроватью ее билет на поезд. До Берлина из Идар-Оберштайна через Франкфурт-на-Майне. На билете была написала фамилия «фон Зейдлитц». Он заехал туда, возвращаясь на машине с конференции в Цюрихе. Маленький, уютный, чистый, типично немецкий городок где-то между Франкфуртом и Люксембургом. Почему-то здесь было много ювелиров. Аристократическую фамилию «фон Зейдлитц» знали там все. Первый же прохожий, к кому Он обратился с вопросом, указал Ему дорогу. Приличный магазин украшений с этой вывеской находился на главной улице. Он спросил «госпожу Милену». Пожилая продавщица подняла голову и посмотрела на Него, как на хама-полицейского во время допроса.
— Мадам Милена? Она в поездке. Оставьте, пожалуйста, свой номер телефона. Она обязательно с вами свяжется, — ответила она испуганно и немедленно отошла к клиенту в другом конце магазина.
Он не стал рассказывать Милене о своем визите в Идар-Оберштайн. У нее, очевидно, были свои причины, чтобы что-то скрывать. Он узнал ее как Милену фон Зейдлитц. И даже если она когда-то звалась иначе, для Него это не играло никакой роли. Если не считать любопытства, но и оно было не настолько сильным, чтобы тратить время на поиски правды о ее прошлом. В настоящем, которое для них обоих началось в самолете в Рейкьявик, она была «фон Зейдлитц» — и такой Он ее и помнит…
Она приезжала к Нему до конца февраля. Он возвращался в пятницу вечером домой, а она ждала Его с обедом на накрытом столе и букетом цветов в вазе. В субботу они не вылезали из постели до обеда, а вечером слушали оперы в каком-нибудь театре в Берлине. Он до сих пор получает приглашения на все премьеры. А в воскресенье Он отвозил ее на вокзал.
Она исчезла из Его мира в начале марта. Не реагировала на мейлы. Не ответила на нормальное, бумажное письмо. Первое бумажное письмо, написанное Им за больше чем пять лет. Не брала трубку. Через неделю в ответ на очередную попытку позвонить ей компьютерный холодный женский голос сообщил, что «набранный номер не существует». Еще два месяца каждую пятницу вечером Он выходил с работы пораньше и гнал на своем скутере, чтобы проверить, не горит ли свет в окнах Его квартиры на пятом этаже. И видя, что там темно — ехал в магазин, покупал две бутылки вина и возвращался на работу. Через год начал находить в своем почтовом ящике почтовые открытки от нее с неоконченными предложениями. Отправленные из разных уголков мира.
И только те, которые были датированы первым ноября, всегда были отмечены почтовым штемпелем Рейкьявика…
Он вдруг почувствовал, как кто-то осторожно трогает Его за плечо. Медленно повернул голову. Невролог Корина стояла рядом с каталкой и улыбалась.
— Алло, алло! Это вас так разморило от взгляда на небо или наша глюкоза так действует на ваш мозг? — спросила она по-немецки.
— Если второе — то просто прекрасно, потому что мы через минуту начинаем сканировать, — добавила она, толкая Его каталку к дверям кабинета.
— Сестра Лоренция, — продолжала она говорить, — просит простить ее отсутствие. Эта история в психиатрии — это серьезное происшествие. Пациент не только угрожал, но и действительно проглотил целую горсть психотропов. А потом попытался выпрыгнуть в окно. Но теперь уже все под контролем, и ему промывают желудок. Остальное вам Лоренция наверняка сама расскажет. У меня после вашего исследования заканчивается смена, так что я вас довезу до палаты. Так мы договорились с Лоренцией. Надеюсь, вы не будете возражать…
