Несколько мужчин и женщин стали на носу катера и затянули gwerz, бретонский плач.
«La brise enfle notre voile, voici la première étoile qui luit sur le flot qui nous balance. Amis, voguons en silence, dans la nuit tous bruits viennent de se taire, on dirait que tout sur terre est mort…»
[126]
Что пели эти люди, Марианна понимала только сердцем, но постигала их глубокие чувства. Это была бесконечно проникновенная баллада, и Марианна ощутила, как глаза ее щиплет от слез.
Душу ее переполняло умиление, и она нащупала руку Янна. Он сжал ее ладонь, а потом обнял Марианну за плечи и привлек ее к себе.
Когда по щеке ее скатилась слеза и повисла на губе, Янн осторожно отер соленую скорбь с ее рта и прикоснулся губами к ее теплому виску. Так они стояли рядом, отдаваясь воле судьбы.
На какое-то мгновение Марианне показалось, будто все это заранее было предрешено им в вечности. Будто просыпаешься ночью между двумя сновидениями, когда на миг воспринимаешь реальность не как при свете дня, а такой, как она есть. С печатью рока.
Когда они причалили, скорбящие друзья и родственники снова двинулись к дому Пуленна; на яблонях висели ожерелья из ракушек, сад украшали деревянные жеребята, в честь Пуленна
[127]. Поговорив с вдовой и на прощание сказав ей священную триаду: «Жозеб всегда хранил верность трем вещам: себе самому, своей семье и Бретани», — он протянул Марианне руку, и они ушли с поминок. Теперь скорбное собрание более походило на летнее празднество, дети играли в догонялки и дергали за хвост кошек.
В машине Янн и Марианна какой-то миг смотрели друг на друга.
— Это было… чудесно, — тихо сказала Марианна. — Спасибо.
Янн облегченно вздохнул и повернул ключ зажигания.
Они поехали дальше в Кемпер, столицу департамента, решив сходить в Музей изящных искусств.
Янн не пытался объяснить Марианне, что изображено на той или иной картине. Он хотел увидеть, откроют ли они Марианне свои тайны или замкнутся в себе.
Перед картиной Люсьена Симона «Сожжение водорослей», на которой крестьянки жгли водоросли на фоне упрямой часовенки в Пенмарке, море обрушивало пенящиеся волны на берег, небо низко нависало над водой и землей, а ветер вздымал крылья чепцов и передники, Марианну охватила дрожь. Изображенная на ней часовня Богоматери Всех Скорбящих Радости существовала до сих пор и выглядела совершенно так же, как в тысяча девятьсот тринадцатом году, когда ее написал Люсьен. И так же, как пятьсот лет тому назад, когда ее только возвели. Эта красивая и строгая приморская церковь по-прежнему будет существовать, когда Марианна уйдет из жизни, когда Янн, Колетт, Лотар и все остальные тоже исчезнут с лица земли, когда все они умрут. Лишь камни и картины были бессмертны.
Марианна внезапно ощутила неизмеримый ужас от мысли, что может умереть прежде срока, не успев насладиться жизнью, когда придет ее последний час, не успев насытиться жизнью сверх меры, до предела. Никогда еще она не испытывала такой жажды жизни: сердце ее, казалось, вот-вот разорвется от мучительного сознания, что она столь многое упустила. Никогда еще ее недавний замысел не представлялся ей большей изменой самой себе, она ведь хотела добровольно, преждевременно казнить самое себя.
И все это открыла ей картина.
Янн обнял ее, ощутив биение сердца, словно стремившегося доказать, что не все еще потеряно! «Каждую секунду у тебя есть шанс выбрать иной путь. Открой глаза — и увидишь: мир существует, и ты ему нужна».
Марианна повернулась и заключила Янна в объятия. До того она обменялась с этим человеком всего несколькими словами. И все же ей казалось, что он понимает ее глубже и тоньше, чем все, с кем до сих пор сводила ее жизнь.
26
Марианна брела по саду, который они с Паскаль за прошедшую неделю привели в порядок и в котором она неутомимо сажала кусты, рассаду и семена: водосбор и кларкию, мак и мальву, олеандр и мирт; она обмазала известью стебли гортензий и перекопала огород. Ягодные кусты уже радовали глаз, из-под их веток виднелись боярышник и анемоны, а лужайки усеивали лютики, фиалки и крохотная земляника, еще не созревшая. Как же она любила копаться в земле голыми руками!
Если быть точной, она полюбила все, что делала, с тех пор как побывала с Янном на море. Полюбила магию этого клочка земли, его гранита и кварца, его воды и света. Волшебство жило здесь повсюду, даже в слоеном пироге.
Gâteau breton
[128], kouign aman
[129]. Взять муку, свежие яйца, соленое масло, сахар. Смешать в равных долях, месить не слишком долго, а сверху еще посыпать сахаром для карамельной корочки. Говорят, нужна магия, чтобы kouign вышел на славу и чтобы он навсегда завладел душой человека, а тот никогда не забыл, где попробовал первый кусочек.
— Обязанность доброй ведьмы — уметь печь пироги, — заявила Паскаль Марианне и показала, как готовить gâteau breton, но у Марианны пироги никогда не имели такого насыщенного, волшебного вкуса, как у Паскаль.
Марианна полюбила даже мыть посуду в «Ар Мор», хотя дома терпеть этого не могла, полюбила даже хмурого Жанреми, которого теперь каждый день после окончания работы убеждала написать любовное письмо Лорин. Писать-то он писал, а вот отправить по-прежнему не решался. А неотосланные письма хранил в холодильнике в старом ящике из-под салата.
В сарае у Гуашонов Марианна нашла косу; она вполне годилась, чтобы подровнять траву у въезда, между остролистами и яблонями, под нежное посвистывание перепела и трели иволги.
Начав косить у гаража, она заметила, что за ней из кухни наблюдает Эмиль. Она кивнула ему. Сегодня руки и голова дрожали у него особенно сильно, но она притворилась, что ничего не замечает, так как давно поняла, что ему приятнее, когда окружающие не подают виду.
Вскоре после этого старый бретонец подошел к ней и жестом попросил пойти с ним. Он провел ее в гараж и открыл дверь; заскрипели ржавые воротные петли. В бледном сумеречном свете Марианна различила белоснежный старый «ягуар», рядом с ним, у стены, — пыльный мотороллер «веспа», велосипед, канистры с бензином и газовые баллоны.
Эмиль подал Марианне записку и вытащил из кармана штанов несколько купюр.
