Вот что Марианна так любила — чувствовать музыку животом, лоном, грудью. Сердцем. Звуки преображали ее тело, она вновь свела мех, и ля-бемольный аккорд превратил ночь в музыку.
Марианна отпустила кнопки и тяжело рухнула спиной на песок. Аккордеону потребовалась близость моря, чтобы ожить и выйти из оцепенения.
«Как и мне».
Ее мысли успешно спаслись от Лотара. Но зато теперь еще злее набросились на нее.
«Неужели он был таким мерзавцем? Вдруг это моя вина? Я точно пыталась что-то изменить? Может быть, я слишком мало его любила? Что, если стоит попытаться снова? Разве он не заслужил, чтобы я дала ему еще один шанс? Не случайно ведь говорят: любить означает принимать кого-то таким, какой он есть. А я так поступала?»
Она так давно бежала из дому. Но все-таки не так уж давно. Она заплыла в совершенно иную жизнь, но сорок один год совместного существования с Лотаром по-прежнему давили на нее невыносимой тяжестью. Их нельзя было просто сбросить, как старую ночную рубашку. Они неумолимо следовали за ней, куда бы она ни пошла, с кем бы ни смеялась. Они чем-то напоминали это море, которое медленно поглощает сушу и никогда не оставит ее в покое.
— Merde, — прошептала она сначала робко, а потом увереннее: — Merde!
— Merde! Дерьмо! Merde! — крикнула она, обращаясь к волнам, и стала подкреплять каждое слово аккордом.
Tango de la merde, ее пальцы не сразу нашли кнопки, на аккордеоне все было перепутано, «фа» находилась под «до», «ре» — под «ля», «соль» — над «до». Марианна с бранью нажимала на кнопки и клавиши, аккордеон издавал разные звуки, молил, вскрикивал, исходил ненавистью, пел о страсти и тоске; Марианна смиряла эти звуки, вызволяла их из тесноты инструмента, наделяла их силой и переносила во мрак ночи. Марианна дала меху вдоволь надышаться соленым воздухом, а когда устала настолько, что больше уже не могла играть, положила на аккордеон голову.
Она сделала глубокий вдох. Выдох. Марианне послышался женский смех; что, если все это время ее слушала Нимуэ, владычица моря?
Марианна подняла глаза и увидела, что от луны остался узенький серп, бледно-серебристая колыбель, скрывающаяся от солнечных лучей.
Пальцы Марианны нерешительно задвигались, пытаясь вспомнить самую прекрасную песню, которую Марианна когда-либо исполняла, песню о сыне луны, «Hijo de la luna»: ре-минор, соль-минор, фа-мажор, А7.
Марианна упражнялась, пока пальцы у нее не онемели от утреннего холода и влаги. Левая рука заныла от непрерывного растягивания и сжимания меха, спину заломило от тяжести инструмента. Предрассветные сумерки совлекли покров с ночи, и на востоке показалось восходящее солнце.
Марианна в изнеможении отставила аккордеон. Ей стало не по себе. Она перестала отличать реальность от своих желаний. Медленно сыграла она несколько тактов «Либертанго» Пьяццолы.
Но ответов не было. Нигде. Одни вопросы. Вопросы.
29
Спустя четыре дня, четырнадцатого июля, Марианне показалось, будто «Ар Мор» и пансион вывернуты наизнанку: с утра столы, стулья, половина всей кухонной посуды и передвижной бар из ресторана громоздились на молу. Повсюду раскачивались цветные фонарики на шнурах, на набережной установили сцену с навесом, в окнах трепетали на ветру французские и бретонские флаги.
Паскаль Гуашон как раз изгоняла из комнат духов, чтобы избавить помещения от отрицательной энергии. Под конец она еще должна была благословить огонь в очагах: в камине холла и в камине ресторанного зала — и произнести заклинания, оберегающие от злых сил.
— Мы что, устраиваем такой праздник в честь повторного открытия пансиона? — удивленно спросила Марианна.
— И да, и нет, — ответила Женевьев. — Вообще-то, мы отмечаем национальный праздник, День взятия Бастилии. Но есть ли лучшая дата, чтобы отпраздновать возрождение, чем bal populaire?
Bal populaire! Это означало, что и пировать, и пить, и петь, и музицировать будут на улице. И танцевать тоже: сегодня в Кердрюке будут звучать вальсы и танго, гавот и музыка, которую принято исполнять на fest-noz (фест-ноз), традиционных бретонских праздниках. Все будут веселиться под открытым небом. Четырнадцатого июля в каждой французской деревне был сплошной bal populaire.
Жанреми и Марианна с пяти утра занимались в кухне приготовлениями к пиру. Сегодня вечером в «Ар Мор» будут подавать блины из гречневой муки и сидр, бифштексы и котлеты из ягненка, скампи и киш, рыбный суп и омаров, сыр и лавандовое мороженое, баранину для местных и устрицы, устрицы, устрицы для туристов.
За кухонным уголком под открытым небом Падриг помогал Жанреми подавать блюда. Лорин заготовила целый арсенал ламбига, кальвадоса, перно, пастиса, шампанского, розового, бретонского пива, мюскаде и всевозможных красных вин.
Падриг мало устраивал Женевьев Эколлье: сын каменщика ревностно следил за запасами алкоголя и готов был скорее уничтожать их самостоятельно, нежели делиться ими с клиентами.
Но других помощников она не нашла: к кому бы она ни обращалась, всех уже успел нанять Ален Пуатье в Розбра. А какими чудесами он завлекал к себе посетителей: детской горкой в виде пиратского корабля, ледяной скульптурой, призванной изображать революционерку Марианну (весьма скудно одетую и с весьма пышной грудью), сколоченной из досок танцплощадкой, украшенной сине-бело-красными гирляндами. Женевьев в ярости бранилась.
В обязанности Марианны входило убирать и мыть грязную посуду, а также подавать еду музыкантам по мере ее уничтожения. Принося им на сцену под открытым небом бутерброды на багетах и рыбное рагу cotriade в глубоких тарелках, она старалась не споткнуться об инструменты квинтета. Она показала на гобой. «C’est une bombarde, madame»
[135], — сказал ей самый маленький из пятерых, кривоногий, с измятым лицом. Он взял в рот трость и сыграл несколько тактов. Остальные отставили тарелки с супом, взяли аккордеон, скрипку и контрабас и стали ему аккомпанировать. Марианна почувствовала, словно внезапно и стремительно перенеслась в прошлое.
Она снова была в Париже, в чрезмерно ярко освещенной больничной ординаторской, и слушала музыку, которую передавали по радио. Музыку, под которую хотелось танцевать. Она видела, как старики танцуют с молодыми женщинами, видела длинный стол, смеющихся детей, яблони, солнце, освещающее море на горизонте, видела голубые ставни на старинных домах из песчаника, с тростниковыми крышами.
Когда она открыла глаза, этот образ стал реальностью.
Она кожей ощущала тепло солнца, и ее захлестнула волна бесконечной благодарности. Мужчины носили традиционные костюмы, которые принято надевать на fest-noz, круглые черные шляпы с шелковой лентой, широкие пояса — и играли песню для нее одной.
Марианна невольно начала покачиваться в такт музыке, как делала на берегу, упражняясь в игре на аккордеоне. Она подняла руки, закрыла глаза и закружилась на месте в ритме чудесной мелодии. Она танцевала и танцевала, возносясь все выше и выше, туда, где не подстерегают неудачи, зло и коварство. Где нет никаких вопросов. Где все хорошо.
