Когда Жанреми разоблачил себя, ее охватило чувство, будто с ней произошел несчастный случай, после которого ей ампутировали душу. И кровотечение не прекращалось.
Ален недоверчиво разглядывал ее.
— Мадемуазель… Вы же несколько лет проработали в «Ар Мор», я не ошибаюсь?..
— Конечно, вы же знаете, мсье Пуатье. А я знаю, что вам принадлежит ресторан в Розбра. Что вы конкурент мадам Эколлье. Что вы постоянно осложняете ей жизнь. Но я хотела оттуда уйти, и вот теперь я здесь.
Алена поразила честность и безыскусная простота Лорин.
— Это она… она так говорит? Что я осложняю ей жизнь?
— Она ничего про вас не говорит, мсье. Ни плохого, ни хорошего. Ничего.
Ален не ожидал, что слова Лорин так его заденут.
Геновева… Это было так давно. Но в его воспоминаниях это случилось будто вчера.
Он влюбился в Женевьев Эколлье с первого взгляда. Ей было двадцать пять, Алену — двадцать восемь, и душным, жарким летним днем она поразила его в самое сердце, заставив забыть обо всех прежних желаниях, стремлениях, мечтах.
Тем летним днем Женевьев Эколлье праздновала свою помолвку. С братом Алена Робером.
Ален специально приехал из Ренна, чтобы посмотреть на женщину, о которой Робер столько рассказывал по телефону и в своих невинных, восторженных письмах.
Ален мало ему верил и ожидал, что Роберу вскружила голову непривлекательная крестьянская девица.
Но Женевьев Эколлье ничем не походила на этот образ. Она была исполнена вызывающей чувственности и жизненной силы, с полными пурпурными губами и темными глазами, которые словно впивались в мужчину, пока он не слышал звон собственного разбитого сердца.
Весь вечер Ален молчал. Он был в ярости. На Робера, который не солгал ему, описывая свою невесту, и на Женевьев. За то, что она была такая, как есть, и не делала ничего, чтобы влюбить его в себя, но и ничего, чтобы помешать ему влюбиться. Он смотрел, как она обращается с Робером, нежно и предупредительно. Со своими родителями. С его родителями. Ей удалось так расположить к себе его строгую мать, не доверявшую ни одной женщине, которая осмеливалась приблизиться к ее сыновьям, что она стала видеть в ней дочь и в свою очередь защищать ее от истинных и мнимых мужских посягательств. А его отец, который вел себя так, словно это ему лично принадлежит заслуга — найти среднему сыну такую жену, он проявлял по отношению к Женевьев почти рабскую преданность.
Позднее Ален собрал все свое мужество и всю свою ярость и пригласил Женевьев на танец.
Если прежде Ален был только вне себя, то в тот миг, когда тело Женевьев под красным платьем почти вплотную прижалось к нему, погиб безвозвратно. Они не сказали друг ни слова, они только смотрели друг на друга, и во время этого танца их дыхание участилось. Кончиками пальцев он ощущал под шелком платья ее теплую кожу и чувствовал жар, исходящий от ее взгляда и ее лона. Они не могли произнести ни слова, которое язык их взглядов и их рук не счел бы ложью.
Чем дольше они безмолвно танцевали, тем труднее становилось подыскивать слова.
Однако он осознавал, что оба они, вопреки разуму, испытывают одно желание: Я. Тебя. Хочу.
Да. Возьми. Меня.
Это желание, овладевшее обоими в унисон, его и доконало.
Ален всегда считался в семье героем; он выигрывал любую битву и никогда не скрывал своих намерений. Ален никогда не прибегал ко лжи или обману, чтобы добиться цели.
С Женевьев он утратил славу героя, он потерял все и вступил в сражение, где ему предстояло принести в жертву собственную душу.
Все это Ален не формулировал в словах, но ощущал инстинктивно, прислушиваясь к шепоту совести, когда кружился с Женевьев под музыку в зале. В том самом зале, где до сих пор висела картина-панорама, охватывающая всю стену и изображающая пансион «Ар Мор», каким он был в старину.
Впоследствии Женевьев купила этот отель, словно хотела скрыть от чужих взглядов то, что произошло там в тот вечер.
Молодым, еще ничего не знающим о любви и о том, как устроен мир, свойственно воображать глупости и совершать глупости. Конечно, никто не мог бы сказать, что Женевьев, его Женевьев, глупа. Нет, это Ален был глуп. Но Ален полюбил невесту своего брата искренней и чистой любовью.
А она? Женевьев была настолько умна, что не сразу приняла его любовь. Она походила на бретонский июль. С его долгими днями, которые не хотят уступать ночи и до полуночи растягивают свои светлые полотнища, бросая вызов тьме.
Ален с безрассудством юности добивался своего. Он преследовал ее своим вожделением, затоплял своей любовью, соблазнял своим желанием. Эта страсть грозила поглотить обоих, и спустя месяц Женевьев сдалась.
Алену и Женевьев было отпущено три лета. Три осени, две зимы, две весны. Они любили друг друга отчаянно, искренне, глубоко. Они откладывали окончательное решение из страха утратить свою любовь. Ни один из них не находил в себе сил сказать правду Роберу. Тот был призван во флот, исчез на несколько месяцев, и Ален и Женевьев наслаждались свободой.
А потом все открылось. В день, когда дул восхитительный, пронизывающий юго-западный ветер.
Робер приехал домой на три дня раньше, чем ожидалось; корабль, на котором он служил, пришлось прежде назначенного срока отвести в док. Невесту он застал в объятиях своего старшего брата на полу ее кухни в Трегюнке. Они его даже не заметили. Робер наблюдал за ними достаточно долго, чтобы понять, что это происходит не впервые. А еще — что при этом они чувствуют то, чего сам он никогда не испытывал, никогда не переживал с Женевьев и никогда не переживет.
Он перешагнул через их сплетенные ноги, открыл холодильник и налил себе сидра.
И тут Ален все испортил.
Он хотел вернуть Женевьев Роберу, умолял его, говорил, что свадьба все равно состоится через десять дней. А «это» (он показал на пол) «больше не повторится».
Женевьев молча взирала на Алена, пока тот умолял младшего брата забрать Женевьев.
Женевьев встала, как была, обнаженная, и дала Алену пощечину. А потом еще одну.
Роберу она прошипела: «Свадьбы не будет». Подобрала свою одежду, схватила туфли и нагая выбежала навстречу юго-западному ветру.
Только тут Ален осознал, что предал свою любовь из-за собственной глупости, стремясь загладить вину. В решающий миг Ален склонился перед угрызениями совести и страхом. А она нет: Женевьев сохранила верность их любви.
Спустя двенадцать лет после их последнего поцелуя на кухонном полу Ален переехал в Розбра. Вот уже двадцать три года он жил на другом берегу Авена. Вот уже тридцать пять лет Женевьев не прощала ему предательства.
Ален бросил взгляд на Лорин; ей было примерно столько же лет, сколько Женевьев, когда они безоглядно влюбились друг в друга и думали, что это они придумали любовь.
