Три часа спустя, вернувшись в гостиницу, она увидела знакомое, дорогое лицо: вместе с Женевьев Эколлье за бокалом шампанского ее поджидала Грета Кёстер, обмахиваясь по вечерней жаре той самой открыткой, которую Марианна послала ей в день своего назначенного самоубийства.
— Жалко, если бы все ограничивалось смертью и походом в потустороннюю парикмахерскую, — сказала бывшая соседка Марианны, и женщины сердечно обнялись.
Потом Грета Кёстер чуть-чуть отстранила Марианну от себя:
— Черт, вы прекрасно выглядите. Как его зовут?
39
Она возобновила свои утренние прогулки. Но теперь стала ездить на пляж на «веспе». Каждое утро Марианна выезжала на пляж Таити, чтобы поупражняться в игре на аккордеоне в лучах юного восхода.
Но все-таки ее не покидало беспокойство. Ею владела настороженность. Она вздрагивала от каждого шума мотора, ожидая, что это Лотар и что он заставит ее вернуться в Целле.
Солнце взошло, и море заискрилось в его лучах. Марианна стояла, обняв аккордеон, и смотрела на танцующее море огней.
«Никогда. Никогда больше я с этим не расстанусь».
Она вспомнила фразу, которую вдолбила ей Паскаль, и прошептала, повторяя слова подруги: «Est-ce que je rêve seulement de toi, ou c’est déjà plus qu’un rêve?» Ты мне снишься или это уже нечто большее, чем сон?
«Ты наконец-то проснулась», — прошептал у нее в душе голос моря.
Волны показались ей размытыми, нечеткими, словно на морские валы перенеслись туманы Авалона; на обратном пути на сушу эти туманы будут обмениваться историями о том, что видели в своих странствиях.
«Люблю ли я Янна так же, как он, по-видимому, любит меня?»
Море ответило, но на сей раз Марианна не поняла его слов. Море было огромным, а Марианна виделась себе маленькой и ничтожной.
Марианна любила руки Янна и ту молодость, что он излучал за мольбертом. Она любила его глаза, в которых, будь она мореплавательницей, смогла бы различить соленые пучины, водовороты и течения, шторма и приливы. Она любила, что он никогда не упорствовал, если они расходились во мнениях (а это случалось редко), любила его за то безусловное внимание, которым он ее окружал. А то, что они делали, оставшись наедине… Он умел заставить ее поверить, что она красива, чувственна и желанна. Своими прикосновениями он заставлял ее забыть обо всех нелепых и смешных признаках старости, о плоти, утратившей гладкость, и о морщинах, в которых затаились тени пережитых лет. А его…
«Ну скажи. Трусиха. Ты ведь никогда прежде не говорила о физической любви и ни от кого не требовала произносить слов, описывающих ее. Скажи, наконец, как называется эта штука!»
«Член».
«Ну вот, пожалуйста. Все-таки сумела сказать вслух. Так, значит, что же он делает своим?..»
«Членом!»
Да, членом француза, нет, бретонца, немножко слишком большим, прекрасным и при каждом движении причинявшим почти боль и обещавшим наслаждение. Сердце, член, глаза Янна обращались к ней, когда Янн на нее смотрел. И это — быть желанной — Марианне тоже нравилось. Ей нравилось, что в ней видят женщину.
«Я искала смерти, но в поисках гибели обрела жизнь».
«Сколько окольных, обходных и просто ложных путей должна пройти женщина, пока не найдет свой собственный, — а все потому, что слишком рано учится подлаживаться под принятые нормы, слишком рано учится руководствоваться моральным кодексом, придуманным болтливыми стариками и их пособницами, матерями, которые желают, чтобы их дочери достойно себя вели. А потом эти несчастные дочери попусту теряют драгоценное время, во всем сдерживая себя, лишь бы соответствовать этим нормам и правилам! А как мало остается времени, чтобы поправить судьбу!»
Марианне внезапно стало страшно: вдруг ей недостанет мужества и дальше искать собственный путь?
«И все-таки жизнь, которую женщина выбирает сама, — это не песня. Это крик, это борьба, это ежедневное сопротивление, ведь насколько легче смириться и стать как все. Я смогла стать как все. Если избегать всяческих опасностей, не рисковать, то и неудачу не потерпишь».
Обводя взглядом широко раскинувшуюся Атлантику, Марианна вспомнила, что почувствовала в Париже, на мосту Пон-Нёф. Оттуда жизнь казалась крохотной, почти пересохшей струйкой, а все возможности — занесенными песком.
Это было неправильно. Это было совершенно неверно. Чем старше становилась женщина, тем больше она открывала для себя мир, наконец набравшись храбрости и отвергнув прежние, банальные, навязанные обществом мечты о браке и детях, любви до гроба и профессиональном успехе. Только после этого для нее начиналась жизнь, в которой за все надо было бороться. Только когда каждый находил свое истинное место в мироздании, жизнь обретала смысл.
Жизнь не слишком коротка. Она слишком длинна, чтобы попусту растрачивать ее сверх меры, не любя, не смеясь, не принимая решения. А начиналась она, когда ты впервые рискнула, потерпела неудачу и констатировала: неудачу ты пережила. Осознав это, ты готова была рисковать дальше.
Марианна отстегнула аккордеон. Она поедет к Янну. Она предстанет перед ним и его любовью и даже, если потребуется, перед его разочарованием, если он ее отвергнет. За то, что она ему солгала, когда он спросил ее о прошлом. За то, что оставила его, не ответив ему на вопрос, возвращается ли она к мужу или просто хочет уйти.
«Янн», — прошептала она, обращаясь к морю, и тут обернулась. В песок была воткнута одна-единственная белая роза.
Наверное, он оставил ее здесь, пока Марианна играла песню морю. Он слушал и смотрел, как она играет, как плачет и смеется, как выкрикивает морю свои призывы, свою боль, свои надежды, как ищет и находит звуки и слова.
Марианна вытащила розу из песка. Поднесла ее к носу.
Он сидел на утесе, совсем близко. В его лице отражались золотистые отблески, а в глазах бушевало море. Он смотрел на нее, и ей почудилось, что так никогда еще не смотрел на нее ни один мужчина. Он устремил на нее взгляд такой силы, что она почувствовала себя островом.
Он был одновременно и собран, и растерян. Как будто уже знал ее все те долгие годы, что провел в поисках.
Марианне это перестало казаться странным. Она и сама только что обрела нечто. Здесь, на краю света. Она увидела в зеркале моря себя саму. Такой, какой ее задумывала судьба.
«Никогда больше. Никогда больше я со всем этим не расстанусь».
Когда Марианна по тяжелому песку сделала шаг ему навстречу, он встал и двинулся к ней.
Она опустила аккордеон на землю и полетела к нему в объятия.
— Янн! — воскликнула Марианна, и еще раз: — Янн!
— Здравствуй, Марианн! — сказал Янн Гаме, обняв ее со всей силой своей любви.
Наблюдая за своей возлюбленной, он вновь клялся сдержать давно забытое обещание: больше не делать никаких банальностей. Все должно быть на высоте страсти, на высоте жизни; кто ожидает чего-то высочайшего после жизни, в смерти, тот забывает, что жизнь — высочайшее, что есть на свете. Янн тоже забыл об этом и вновь хотел жить изо всех сил, без боязни. Любить. Писать картины. Любить. Не позволять себе погрязнуть в банальностях, которые утомляют тело и оскорбляют душу.
