– Как тебе, Васильчиков, четыре года каторги?! В Нерченском остроге, вместе с ворами и убийцами?!
Внутри у подпольщика похолодело, но он все еще не мог поверить тому, что прямо сейчас прочитал. Положив книгу на край стола, он какое-то время собирался с духом.
– Вы не можете так со мной поступить, – при этом голос, несмотря на все его усилия, задрожал.
– Не только могу, но и сделаю. Уж поверь мне! Поселения для вас кончились, господа революционеры, остались только тюрьмы и каторги, причем меры наказания, извольте заметить, предусмотрены вплоть до виселицы.
Краем уха арестант слышал о новых законах, но мельком, и уж тем более не примерял их к себе. Ведь ему только двадцать шесть лет. Вся жизнь впереди, а стоило только представить себя в кандалах, среди воров и убийц…
«А Маша? Как она? Дождется ли? Ведь четыре года каторги. Да и вернусь ли я сам? Господи! Даже голова закружилась! За что такое жестокое наказание?»
– А почему четыре? Там написано от года до четырех лет… за призывы к насильственному изменению государственного строя. Почему вы ко мне такие строгости применяете, господин следователь?
– Я сегодня добрый, Васильчиков, поэтому все тебе объясню. У тебя уже был один суд, где ты был обвинен в подстрекании к свержению царизма. Так?
– Так, господин следователь.
– Сейчас тебя взяли за распространение листовок, которые потом были найдены в твоей комнате. В твоих листовках что написано? Долой самодержавие. Значит, ты уже второй раз идешь по одной и той же статье. Значит, ты кто у нас?! – Тут следователь поднял вверх указательный палец, а затем резко наставил его на Васильчикова, как бы обличая его этим жестом. – Рецидивист! То есть закоренелый преступник, подрывающий основы государственной власти! К тому же есть у нас специальная инструкция, в которой черным по белому написано, что не вставшим на путь исправления полагается применять максимальную меру наказания. Теперь последнее. Сейчас идет война. Ты, как ни крути, у нас государственный преступник, а значит, мы можем рассматривать тебя и по другим статьям. Как изменника родины или шпиона, а тут и до виселицы недалеко. Как вам такой поворот, господин революционер?
Васильчиков облизал пересохшие губы. Под горло подступил сухой, колючий комок. Сердце неожиданно сорвалось с места и заметалось где-то внутри грудной клетки. Это был страх, а вместе с ним осознание того, что его жизнь сейчас полностью зависит от человека в мундире, сидящего за письменным столом, напротив него. Не будет суда, где он выступит с обличающей прогнивший режим речью, ни воодушевляющих криков его товарищей, ни сверкающих глаз девушек, бросающих призывные взгляды на героя революции.
«А там каторга. Убийцы, разбойники, душегубы. Я там просто не выживу! И дня не продержусь!»
– Чего молчишь, революционер?! Помнишь, как ты два года назад в этом кабинете «Марсельезу» пел? Спой! Я прошу! Не хочешь? Ты утешайся тем, дурья башка, что ты будешь страдать за правое дело! За народ!
– Перестаньте издеваться, господин следователь!
– Вы все не так поняли, товарищ революционер! Я просто радуюсь! Теперь на моей улице праздник! Понимаешь! Праздник!
– Я отказываюсь с вами говорить! Отправьте меня обратно в камеру!
– Вот тут ты прав, товарищ! Нам с тобой больше не о чем говорить, так как для приговора суда вполне хватит тех доказательств, которые у меня есть.
– Погодите! Какого приговора?! Еще ничего не доказано!
– Мне теперь ничего доказывать не нужно! Тебя, товарищ Василий, с листовками на руках взяли, поэтому я закрываю это дело и передаю его в суд. Так что теперь мы с тобой не скоро увидимся. Конвойный!
– Погодите! Что… Что вы предлагаете? – с трудом протолкнул через горло сухой комок слов уже бывший товарищ Василий.
Вследствие пересмотра жизненных позиций из многих людей, примкнувших по тем или иным причинам к революционному движению, начинали сыпаться новые фамилии и явки, ведущие к новым арестам. Параллельно с работой политического сыска среди населения начали работу специальные комиссии по выявлению революционной деятельности в армии и флоте. Здесь перечень процессуальных наказаний был намного жестче, так как внутренний подрыв армии и флота согласно новым законам рассматривался как измена родине, за что в военное время полагалась смертная казнь.
На фоне всех этих событий началась, если это можно так назвать, миграция всех видов оппозиции. Какая-то часть из них уехала за границу, другая просто кинулась в бега, растворившись на просторах родины, и только третья, самая малочисленная, ушла в глубокое подполье. Газеты, раньше бойко печатающие порочащие власть статьи, теперь предпочитали обходить молчанием опасную тему, а народ, не слыша подстрекателей, с молчаливым одобрением наблюдал за решительными действиями властей.
Неудачное покушение на государя говорило о слепом везении, но никак о нашем профессионализме. Если Пашутин сумел хоть как-то проявить себя, подобрав из офицеров телохранителей и определив опасные точки по пути следования, то я выглядел во всей этой истории никчемным дилетантом. Впрочем, мне было не до самокритики, так как все говорило о том, что наши враги готовы действовать быстро, решительно и предельно жестко, и что хуже всего, а это стало предельно ясно, среди ближайшего окружения царя есть предатели. Мои попытки ввести дополнительные меры безопасности, в частности, носить на выезды бронежилет или уменьшить количество выездов, хотя бы на какое-то время, наткнулись на жестокий отпор со стороны государя.
Время шло, а мы все топтались на одном месте. Арон сейчас был для нас тем единственным кончиком нити, которая могла привести нас к заговорщикам, но при этом мы не могли за нее ухватиться. Мы знали о существовании Арона, жандарма и предателей в окружении царя! Но кто они?! Все полицейские и жандармские «стукачи» получили приказ: искать днем и ночью, не покладая сил, любые следы, которые могли привести к боевой дружине Арона. За информацию, которая сможет привести к банде Арона, была обещана большая награда – 25 000 рублей.
Первого «успеха» добилась полиция в поисках Хлыста, обнаружив его тело на окраине города, после чего у нас в руках оставался только один кончик – жандармский офицер с мясистой рожей. Его поисками уже занимались, но очень осторожно, чтобы не привлекать излишнего внимания, а это еще больше замедляло его розыск. Трудно сказать, чем бы все закончилось, если бы нам не помогла человеческая жадность, помноженная на трусость и подлость.
Ротмистр Неволяев Андрей Николаевич, довольно видный мужчина, тридцати двух лет, любил красивую жизнь, но, будучи сыном далеко не богатых родителей, всю свою сознательную жизнь учился и служил, экономя каждую копейку. Еще с детства он познал истину: деньги и власть – основа жизни. Вот их-то как раз у него не было! Так бы и жил ротмистр, кляня свою злосчастную судьбу, если бы у него не появился новый начальник, подполковник Мерзлякин. Будучи специалистом своего дела, он хорошо умел разбираться в человеческих пороках и поэтому без особого труда выделил из числа своих сотрудников Неволяева. Проверив его на паре неблаговидных дел, подполковник стал использовать его в своих махинациях и аферах. Именно поэтому облаченному начальственным доверием ротмистру был передан на связь информатор по кличке Бурлак, благодаря которому осуществлялся негласный надзор над боевиками Арона.
