– Нового ничего не скажете?
– К сожалению, ничего, ваше императорское величество.
– Хорошо, – император взял из резной шкатулки папиросу, закурил. Он явно волновался, несмотря на то, что пытался держать себя в руках. В кабинете отчетливо пахло ароматным табачным дымом, а в серебряной пепельнице лежало уже три окурка. Старясь не показывать своего возбуждения, он сосредоточенно курил, при этом пытался избегать моего взгляда. Заниматься догадками не в моих правилах, поэтому я просто ждал, что скажет император. Докурив, он загасил окурок в пепельнице, потом встал, вышел из-за стола. Прошелся по мягкому ковру, из одного конца кабинета в другой. Раз. Другой. Затем неожиданно развернулся ко мне и заговорил:
– Сергей Александрович, вы говорили о возможности переломить судьбу… Мы… с женой решились! – несмотря на то, что я все делал для того, чтобы услышать эти слова, но все равно это признание прозвучало для меня неожиданно. – Ради наших детей! Моя семья, мои дети… Не знаю, что произойдет со мной или с Аликс, если с ними что-то случится! Они безвинны… и не заслужили подобного… Если есть за мной грехи, мне за них и отвечать! Жена и дети не должны страдать!
В любви царя к семье, мне так казалось, проскакивал некий фанатизм, наподобие его всепоглощающей и непоколебимой веры в Бога. Сейчас для меня это стало очевидным.
– Вы решились, а это главное.
– Сергей Александрович, надеюсь, вы понимаете, что, доверившись вам… – император сделал паузу и испытующе стал всматриваться в мое лицо, видно, в попытке понять: не делает ли он ошибки, а затем, спустя короткое время, продолжил, – мы вверяем в ваши руки не только наши жизни, а много большее – судьбу Российской державы.
В его голосе не было торжественности или величавости, которая присуща речам о свершении великих дел, ведущих к процветанию и миру страны, а тревога и страх человека, который спрашивает сам себя: правильно ли поручик Богуславский понимает, какая ответственность прямо сейчас ложится на его плечи?
Нервное волнение передалось от императора ко мне. Правильно ли я делаю, что пытаюсь повернуть историю? Ведь я не бог, а человек, который не застрахован от ошибок. Мне придется отвечать перед своей совестью за сломанные судьбы и гибель многих тысяч людей, так как подобные повороты истории не обходятся без человеческих жертв. Будут ли они оправданы? Стоило мне об этом подумать, как моя уверенность в том, что делаю все как надо, дрогнула.
«Ведь… Все! Хватит!»
Минуты мне хватило, чтобы взять себя под контроль, после чего я бодрым голосом отрапортовал:
– Все будет хорошо, ваше императорское величество. Я вам обещаю.
Мой голос был излишне бодр, чтобы соответствовать истине, но, похоже, взволнованный до предела император ничего не заметил, и хотя он старался держать себя в руках, но папиросу зажег только со второй спички. С минуту нервно курил, потом сказал:
– Раз мы все решили, тогда давайте перейдем к делу. Вчера было получено письмо от Вильгельма. Встреча состоится в Стокгольме. Для большей уверенности он просит прислать представителем Татищева Илью Леонидовича.
– Он дипломат?
– Татищев был моим личным представителем при германском императоре четыре года, и Вильгельм его хорошо знает. К тому же генерал-адъютант далеко не невежда в подобных вопросах.
– От решения этого вопроса зависит очень многое, если не все, и поэтому прошу вашего соизволения мне также поехать в Стокгольм.
– Мне очень не хотелось бы вас отпускать, Сергей Александрович, но вопрос действительно важный, поэтому, прошу вас, будьте крайне осторожны.
– Если вы не возражаете, ваше императорское величество, то мне к этому делу хотелось бы привлечь подполковника Пашутина.
– У вас с ним разница в возрасте почти четырнадцать лет, но судя по всему вы, похоже, можете считаться друзьями. Сначала я недоумевал, но когда прочитал докладную его начальства, в которой говорится так: опытный и преданный своему делу офицер, но при этом склонен к излишнему риску и имеет некую авантюрность характера… Как и вы, не правда ли, Сергей Александрович?
– Наверно, ваше императорское величество.
– Наверно, – несколько задумчиво повторил за мной император. – Хорошо, я даю свое согласие, но при этом рассчитываю на вашу рассудительность, Сергей Александрович. Есть еще что-то по данному вопросу?
– Мы с подполковником познакомимся с Татищевым, но поедем порознь, словно незнакомые люди. Так будет лучше.
– Хорошо. Теперь мне хотелось бы услышать ваши предложения о том, что можно предпринять для недопущения вооруженного мятежа и восстановления спокойствия в державе.
– У меня есть соображения по этому поводу, ваше императорское величество, но если позволите, я выскажу их не сегодня, позже, еще раз обдумав. К тому же мне хотелось бы пригласить к этому обсуждению подполковника Пашутина. Он в прошлом служил в жандармском корпусе и сможет помочь разобраться в кое-каких тонкостях.
– Он знает о вашем даре?
– Нет. Сначала мне хотелось бы получить на это ваше разрешение.
– Даже не знаю, что и сказать, но судя по всему, вы, похоже, уверены в нем.
– Не так как в себе, но почти.
– Решайте сами, и если надумаете, то жду вас обоих завтра в семь часов вечера. Вы свободны, Сергей Александрович.
Придя домой, я позвонил по служебному телефону Пашутину, который мне как-то оставил подполковник. Домашний номер он мне не дал, объяснив тем, что дома практически не бывает, а если и есть, то или пьян, или с женщиной, поэтому не имеет привычки снимать трубку. Когда барышня соединила меня, мужской грубый голос ответил, что его сейчас нет на месте. Думал я недолго:
– Если у него найдется время, пусть перезвонит Богуславскому. Телефон он знает.
– Будет сделано. Передам.
Спустя час раздался звонок.
– Только вчера виделись, а ты уже успел по мне соскучиться?
– И тебе здравствуй, Миша!
– Здравствуй, Сергей! Времени мало, я к тебе вечером забегу. Там и поговорим. Хорошо?
– Договорились.
Положив трубку, я пошел на кухню, чтобы проинспектировать свои запасы. Сыр. Немного ветчины. Сушки. Варенье.
«Даже хлеба нет. Дожил».
Пришлось идти в гостиную и составлять список, с которым я отправился сначала в ресторан, а затем в магазин. В обоих заведениях я считался хорошим (не жадным) клиентом, поэтому получил все, что хотел, и даже немного больше. Этим добавком стала бутылка коньяка довоенного разлива, которую мне продали, несмотря на запрет, при этом даже сделали приличную скидку, продав ее лишь по четырехкратной цене. Придя домой, я только начал раскладывать продукты, как раздался телефонный звонок.
«С работы он, что ли, раньше сорвался?» – подумал я, глядя на золотистый циферблат часов в массивном деревянном корпусе, висящих в гостиной.
