– Если вы хотите знать мое личное мнение, то надо придать этому делу широкую огласку. Пусть народ увидит, что закон един для всех, ваше императорское величество! Пусть их судят всех вместе. Заговорщиков и боевиков группы Арона.
– Полагаете, что их всех надо приговорить к смертной казни?
– У меня к убийцам и предателям пощады нет, но вы, ваше императорское величество, последняя инстанция, которая вправе решать: жить им или умереть.
– Да, это так. Мне решать, – император помолчал. – Только вы не представляете себе, Сергей Александрович, как трудно осудить на смерть людей, особенно тех, кого, как мне казалось, я хорошо знал.
Спустя месяц после этого разговора состоялся суд и был оглашен приговор, подобного которому давным-давно не случалось в Российской империи. Двадцать семь человек были признаны судом виновными «в приготовлении, по соглашению между собою, к посягательству на жизнь священной особы государя-императора», за что и приговорены к смертной казни через повешение.
Царь, которого сами царедворцы считали слабым и безвольным монархом, вдруг неожиданно предстал перед ними совсем другим человеком, волевым и жестким. Ни прошения о смягчении приговора с перечнем заслуг перед отечеством, ни слезные просьбы близких и родственников, ни знатность и деньги – все, что раньше действовало, помогая избегать наказания, теперь не дало никакого эффекта.
Если простой народ просто ликовал, окончательно уверовав в справедливость царя-батюшки, то генералитет, царедворцы и аристократия, до этого считавшие себя в неприкосновенности, поняли, что жестокость приговора является для них своеобразным предостережением. В кулуарах поговаривали, что императора о смягчении наказания просили лично кое-кто из великих князей, но и тем наотрез было отказано. Где прежняя мягкость царя? Почему он позволяет управлять собой этому кровавому палачу Богуславскому? Так спрашивали друг у друга вельможи и царедворцы на великосветских визитах и приемах, но никто не знал ответа, хотя при этом многие стали осознавать, что эпоха вседозволенности уходит в прошлое.
Изменение политики царя, в свою очередь, ощутили и союзники России. Русскими послами официально были вручены ноты министрам иностранных дел Франции и Англии, в которых говорилось о грубом вмешательстве во внутренние дела суверенного государства глав дипломатических ведомств этих держав. Удар оказался серьезным и болезненным еще и оттого, что помимо документально подтвержденных показаний самих заговорщиков дали свидетельские показания три сотрудника посольств Англии и Франции, уличая своих руководителей в связи с тайной организацией. Покушение на русского царя сразу вылилось в международный скандал, который получил громадный резонанс во всем мире. Возмущенные политическим терроризмом этих стран журналисты свободных изданий Европы с удовольствием печатали статьи о ходе процесса по делу международного заговора с целью покушения на императора России, нередко приправляя их саркастическими комментариями. В ответ официальные газеты Англии и Франции писали, что Россия, прибегая к массовым казням, скатывается к временам варварства, при этом они старательно игнорировали связь иностранных дипломатов с заговором против российского императора. Их недомолвки исправили российские газеты, которые, получив негласное разрешение властей, расписали в таких мрачных красках злодейства английских и французских дипломатов, что народ, читая, только диву давался, почему тех только выслали, а не собираются вешать вместе с остальными цареубийцами. После ряда подобных статей в Министерство иностранных дел России стали поступать протесты от аналогичных ведомств союзников, в которых выражалось недовольство недружественному поведению русской прессы. Ответ не замедлил. Правда, совсем не тот, на который рассчитывали дипломаты этих стран.
Глава 6
Преподаватель мужской гимназии Василий Николаевич Распашин вышел на улицу, но, не пройдя и сотни метров, увидел на углу возбужденную толпу. Будучи преподавателем с двадцатилетним стажем, он умел хорошо различать оттенки человеческих голосов, поэтому легко уловил преобладание недоумения и возмущения в возбужденных криках людей.
– Господа! Господа! Как это понимать?! Это все евреи в правительстве мутят! Да предательство это, и говорить тут нечего! А царь?! Ведь это он подписал! Так это что: войне конец?!
«Что еще такое свалилось на наши бедные головы?» – с этой мыслью преподаватель латинского языка подошел к толпе и поинтересовался у полного мужчины в пенсне, что происходит.
– Предательство! Вот что происходит! Это я вам прямо скажу, без обиняков! – его голос прямо подрагивал от еле сдерживаемого возбуждения. – Купили нас германцы!
– Извините, но я не в курсе происходящего и хотел бы знать…
– Манифест! Заключен мир между Россией и Германией! Сначала государь отказался от польской короны, потом вышли указы об изменениях наших границ, а теперь еще и это! Зачем? Я хочу знать!
– Если я вас правильно понял: наш государь заключил мир с Германией. Да?
– Да! Вы правильно его поняли! – вмешался в их разговор молодой мужчина, с внешностью банковского клерка. Коротко подстриженные усы, светло-коричневое легкое пальто, трость, брезгливая ухмылка. – Зато мне непонятен тайный смысл этого мира! Воевать надо до победы! Иначе, какой в этом смысл?!
Толстяк, резко понизив голос, ответил ему:
– А про немецкое окружение царя во дворце забыли? Их работа – поверьте мне!
– Да бросьте вы! Тут надо смотреть, кому это выгодно!
– Да таким, как ты, болтунам, это выгодно! – в их спор неожиданно вмешался подошедший к ним человек в офицерской шинели, но без погон. – На фронте не бывали, а смысл ищете!
Василий Николаевич, увидев, что страсти накаляются, при этом будучи несмелым и богобоязненным человеком, больше не слушая никого, обойдя возбужденную толпу, направился знакомой дорогой в гимназию. Мир так мир! Какая разница! Сейчас его больше заботил вчерашний приступ внезапно обострившейся язвы и визит будущего жениха – аптекаря, который должен был прийти сегодня, к семи часам вечера, чтобы посвататься к его старшей дочери, но при этом Распашин не преминул задержаться на несколько минут, чтобы пробежать глазами текст манифеста, увидев его на афишной тумбе.
«Божьей милостью Мы, Николай Второй, Император и Самодержец Всероссийский… Объявляем всем верным нашим подданным, что Нами заключен мир с Германской империей. В это тяжелое время жизни России Мы почли долгом совести… Трудности на фронте и тылу вынуждают Нас… Дорожа кровью и достоянием наших поданных…
На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою подписано: НИКОЛАЙ».
«Может, теперь с хлебным подвозом все наладится. И с керосином. А то ведь эти очереди уже до самых печенок достали» – подумал Распашин.
Народ читал строчки царского манифеста с каким-то невнятным смущением в душе. Главный враг, германец, в один момент перестал быть таковым! Как так? Вон еще и плакат на стене висит, на котором русский солдат нанизывает на штык германца, австрияка и турка. С другой стороны, мир с Германией означал конец войны, а ведь именно с ней у людей было связано все самое плохое – смерть родных и близких, нехватка продовольствия и топлива, резкое вздорожание цен. Да и самих целей войны народ толком не знал. Говорили о Византии, о восстановлении третьего Рима, о каких-то проливах, о славянах, которых надлежало спасать, а для всего этого надо было сначала победить кайзера, но какая была связь между этими непонятными объяснениями и необходимостью умирать простому русскому человеку в сыром окопе, мало кто мог себе уяснить. Только одно было понятно всем – так приказал царь. Царь повелел воевать – солдат воевал, повелел заключить мир с германцами – так тому и быть. У людей сейчас было одно мерило – прежняя сытая и тихая довоенная жизнь, поэтому заключение мира с германцем стало для большинства людей шагом к прежней жизни. С не меньшей радостью восприняли манифест бывшие рабочие и крестьяне, одетые в серые шинели.
