Глава 9
Несмотря на то, что император уверял меня, что питает чуть ли не братские чувства к эрцгерцогу Карлу, массированный удар русских армий был нанесен рано утром 20 ноября, за день до смерти императора, прорвав оборону австрийцев в двух местах. На следующий день должно было начаться контрнаступление, чтобы вернуть утраченные позиции, но в последний момент оно было сорвано неожиданным отказом венгерских войск идти в наступление. Каким-то образом узнав о смерти императора, венгры расценили это как шанс выйти из состава империи, попутно задав себе такой вопрос: зачем им нужно умирать за чужую страну?
Угрозы со стороны австрийцев силой принудить их наступать лишь привели к тому, что венгерское командование пообещало в случае вооруженного принуждения вообще отвести войска с линии фронта в тыл. Именно поэтому новое наступление русских войск 21 ноября не только не встретило отпора, а наоборот, заставило стремительно отступать австрийские дивизии, так как венгерские части начали самовольно отходить, оголяя фланги. Когда примеру венгров последовали некоторые чешские части, австрийский генеральный штаб был вынужден отдать приказ отступать по всей линии фронта. Преемник Франца-Иосифа Карл I не успел вступить на трон, как оказался перед перспективой полного развала армии, но только он это успел понять, как вспыхнуло восстание в Будапеште, поддержанное венгерскими частями, и теперь перед ним встала более страшная опасность – раскол империи. Попытки остановить наступление противника ничего не только не дали, а только усугубили положение. Планомерный отход стал постепенно превращаться в беспорядочное отступление, а временами и в паническое бегство, при котором войска бросали артиллерию, оружие, боеприпасы, фураж.
Карл I понимал, что если ничего не предпринять прямо сейчас, то через пару недель у него не будет ни армии, ни империи, поэтому в Петербург был срочно отправлен специальный посол, но было уже поздно – парламент Венгрии расторг унию с Австрией и провозгласил независимость страны в Будапеште. Чешские войска хоть и остались верны присяге, но при сложившейся ситуации уже не могли считаться австрийскими генералами благонадежными, а значит, рассчитывать приходилось только на своих солдат. Понимая бессмысленность сопротивления, австрийцы отходили в глубь страны, а русские армии тем временем стремительно растекались по территории Австро-Венгерской империи. Развал в экономике, поражения на фронте и выход из состава империи Венгрии заставили скрытое недовольство чехов вырваться наружу, что приводило в чешских войсках к открытым бунтам, подталкивая остатки империи к окончательному разрушению.
Не видя иного выхода, наследник Франца-Иосифа отдал приказ своему полномочному представителю заключить мир с Николаем II на любых условиях. Спустя сутки после подписания соглашения о мире российский главный штаб получил приказ: прекратить наступление. Капитуляция стоила Карлу I Галиции, Буковины, а также половины Словакии, и это не считая выплаты большой денежной компенсации. Россия радостно и торжественно чествовала победу над Австро-Венгрией грохотом пушек и звоном колоколов. Народ, как и царь, был счастлив, рад и горд за свою армию. Несмотря на то, что сепаратный мир с Германией оказался удачным выходом для России, он до сих пор висел тяжелым грузом на совести императора, и вот теперь, после молниеносного разгрома и капитуляции Австро-Венгрии, он как-то признался в этом, сказав, что его совести теперь будет легче жить. Я понял, что он хотел сказать, несмотря на шутливость фразы.
Если российские газеты и свободная европейская пресса открыто и непредвзято откликнулись на победу русских армий, то журналисты Англии, Франции и Америки, стараясь приуменьшить военные заслуги, писали лишь в одном ключе: доставшаяся России легкая победа – это плата Германии за ее предательство.
«Думайте, что хотите. Победителей не судят, – сразу подумал я, прочитав это в одной из газет, лежа в госпитале. – Хм. Все же Романов прислушался ко мне, хотя при этом сделал по-своему. Впрочем, главное – результат».
Лежа в госпитале, мне только и оставалось, что развлекаться чтением газет и приемом посетителей. Несмотря на то, что пуля, попавшая в грудь, прошла навылет, рана оказалась плохая, тяжелая, поэтому несколько дней я провел в горячке. Мне казалось, что я снова лежу, прикованный к кровати неизлечимой болезнью, и медленно умираю. Вырываясь из забытья, я понимал, что это только горячечный бред, успокаивался, чтобы опять провалиться в черную глубину кошмаров. Только на третьи сутки я наконец пришел в себя и смог познакомиться со своим лечащим врачом. Леонид Львович Полонянин, несколько полный мужчина, имел грустные и все понимающие глаза святого с иконы, красивую окладистую каштановую бородку, ухоженные усы а-ля Николай II и чеховское пенсне. Спокойный, неторопливый, как в мыслях, так и в действиях, он обладал большим практическим опытом и не менее большим грузом знаний, впрочем, иначе ему вряд ли доверили лечить генералов и прочих высокопоставленных чинов. Осмотрев рану и убедившись, что температура спала, он как бы невзначай спросил значения некоторых слов, которые, судя по всему, я выкрикивал в бреду. Пришлось снова врать, сваливая все на ранение головы.
Спустя еще пару дней ко мне стали пускать посетителей, и первым появился в моей палате император, что стало для меня приятной неожиданностью. Сначала он спросил о моем здоровье, потом передал освященную иконку и пожелания здоровья от всей его семьи, после чего попенял, напомнив мне, как я возражал против охраны. Мне оставалось только повиниться. Воспользовавшись представившимся случаем, я попросил царя наградить агентов, несущих мою охрану в тот вечер, затем мы какое-то время беседовали, перескакивая с темы на тему, и уже перед уходом царь вдруг поинтересовался моей версией покушения. Мне нечего было сказать, так как я действительно не знал, кто подослал ко мне убийц. Дважды приходил следователь, которого тоже интересовала моя версия покушения, а также хотел получить список лиц, которые могли желать мне смерти. Неожиданными посетителями стали мои охранники, которые пришли с благодарностью за премию и пожеланиями здоровья.
Несколько раз навещали меня Пашутин, генерал Мартынов, подполковник Махрицкий, а также кое-кто из его офицеров, с которыми у меня установились приятельские отношения. Когда приходил бывший командир охотников, то мы непременно с обычного разговора переходили к спорам о том, как должна выглядеть армия будущего. Взгляды этого умного, отчаянно смелого человека отдавали каким-то джентльменством по отношению к врагу, и это несмотря на то, что он имел передовые взгляды для этого времени. Если взорвать артиллерийские склады в тылу врага, то, в его понимании, это проявление доблести, а, переодевшись в мундир врага, убить вражеского генерала и похитить его портфель с секретными документами – это подлость. Спорили мы также о введении новых дисциплин в полку. Здесь у нас у обоих, по большей части, были общие взгляды. В последний его приход мы окончательно решили вопрос об обязательных занятиях рукопашным боем для всех без исключения солдат и офицеров. Окато, с которым у меня был разговор на эту тему, уже дал предварительное согласие на постоянной основе вести этот курс.
Когда мне стало лучше, я позвонил Светлане Антошиной, но только успел сказать: «Здравствуйте…» – как меня оборвал ее взволнованный крик:
