Серия была в общем-то не очень интересная, ничего не происходило, нужно было смотреть внимательнее, но не получалось, мешало противное молчание зануды Евгения Ивановича. Дуська не выдержала и спросила:
— А вы сапоги сегодня не брали?
— Какие сапоги?
— На отоварке. В профкоме три пустые коробки нашла. Нам сгущенку, а себе — сапоги.
— Может, им сгущенка не нужна.
— Ага, наверняка по ящику хапанули. У моей знакомой девочки мать тоже уборщицей работает в каком-то институте, и там вообще не бывает отоварок. Представляете? Зачем такая работа, убирай после них за голую зарплату, нищие конторы пусть дур ищут, а я не пойду.
— Ты что, уборщицей хочешь стать?
— А разве плохо? Сюда бы я с толстым удовольствием. Лишь бы мамка не подвела. Ей через год на пенсию, а мне еще шестнадцати не будет. Ноет, ноет, а чего ныть, я же помогаю. Ничего тяжелого здесь нет. Нельзя такое место терять, упустишь, а потом локти кусай.
— Уроки-то успеваешь делать?
— Не каждый день. И вообще не х… голову ерундой забивать.
— Слушай, а ты почему материшься?
— Когда?
— Только что.
— Не заметила. Да, понимаете, жизнь такая нервная, сплошные проблемы, мамка постоянно охает, и с сапогами кинули, и серия какая-то скучная, думала, что он сегодня использует ее, а они все еще объясняются да целуются.
— Проблемы, действительно, серьезные.
Дуська видела, что ее подначивают, но отвечать не стала, — был бы путный мужик, другое дело, а этот все равно ничего не поймет, ученый в стоптанных башмаках, но все-таки решила спросить.
— А вы, Евгений Иванович, когда студентом были, здесь, случайно, не работали?
— Я в другом городе учился. А что такое?
— Да работал тут студент, когда мамка беременная ходила, и подбил ее Дуськой меня назвать.
— Мне кажется, очень хорошее имя.
— Ага, хорошее… Дуся-Бздуся.
— Тогда скажи всем, чтобы тебя называли Дуня или Дуняша, звучит очень нежно, а если хочешь солиднее, называй себя Евдокией.
— Все равно как-то по-деревенски.
— Тогда — Долли.
— А разве можно?
— Конечно можно, барыни раньше так себя называли. А Лермонтов Евдокию Ростопчину звал Додо.
— Нет, мне больше нравится Долли. Спасибо, что научили.
После такого открытия работалось намного веселее. Впрочем, кабинет заместителя директора она всегда мыла с удовольствием. Вот кто был настоящим мужчиной, на «Тойоте» ездил. С Евгением Ивановичем не сравнишь. Разговаривает просто, дурацких вопросов не задает. Но хитрющий. Сколько раз бросал он под стол или под кресло монетку, чтобы проверить уборщицу. Любил чистоту и сам аккуратист — ни единой бумажки на столе после себя не оставлял. Она перевернула стулья, но никаких подловок не нашла. И все равно терла старательно, не жалея порошка. Вымыла пол, расставила все по местам и уже собралась было переходить в следующий кабинет, но вспомнила, что не протерла подоконник, отодвинула штору и увидела в углу возле рамы пару дохлых мух. Вот, значит, на чем ее хотели поймать. Да не на ту напали. Не так-то просто ее провести, она и сама, если захочет, кое над кем подшутить может. Осторожненько, чтобы не раздавить, взяла мух и побежала в профком, а там подбросила их в банку с печенью.
— Ты чего носишься, как лошадь! — крикнула мать.
— Знаю, чего… У меня только в отделе снабженья не помыто, я еще и тебе помогать приду.
Оставалось действительно совсем немного. Через полчаса можно будет собираться домой, она еще и с подругами во дворе погулять успеет, рассказать им про сгущенку, импортные сапоги, про мух, которые в банке с печенью трески поджидают расфуфыренных девиц из профкома, и, главное, похвастаться новым именем. Долли — это не какая-нибудь там Алла или Наталья.
Бирюзовый костюм дочери
На опознание пришлось ехать самой. Позвонила мужу в его пожарку. Долго ждала, пока искали, слушая громкий смех, почти гогот. Хотела бросить трубку, но терпела. И напрасно. Ответили, что Николай на выезде. Выговорили торопливо и, как ей показалось, раздраженно, словно отмахнулись от надоедливой. Доверять известие о гибели дочери чужим, подозрительно веселым людям было неприятно, даже страшновато, боялась нарваться на фальшивые соболезнования; и Татьяна не стала просить, чтобы передали мужу о звонке, к тому же была почти уверена, что он никуда не уехал, играет в домино или дрыхнет в какой-нибудь укромной каптерке.
От остановки шла быстро, чуть ли не бежала, а у входа в морг остановилась. Все еще надеялась, тянула время. Из дверей вышла девушка очень похожая на Верочку. Она радостно шагнула навстречу, но остановилась. Нет. Не она. Верочка выше ростом, не сутулится, и волосы у нее пышнее.
Она и на столе была красивая. Изуродованное тело закрывала простыня, а на лице ни царапинки. Словно спящая. Казалось, дотронешься, и она проснется. Татьяна осторожно дотронулась. Щека была холодной. Отдернула руку и сама чуть не упала. Голова кружилась, а слез не было.
В милиции объяснили, что случилось это около часа ночи возле кафе, в котором она работала официанткой. Рядом с ней был молодой человек кавказской национальности. Машина с места происшествия скрылась. Когда их обнаружили, оба были мертвы. Свидетелей пока не нашли, но будут искать и свидетелей, и виновника. Потом ей отдали сумку дочери и попросили расписаться. В сумочке лежал паспорт, тысячная бумажка с мелочью, телефон и ключи от съемной квартиры.
Точнее сказать, не квартиры, а комнаты. Предприимчивый хозяин разделил тонкими перегородками стандартную хрущевку на четыре конуры, облагороженные душем и туалетом. Верочке даже крохотный балкончик достался. Она перебралась туда сразу, как устроилась в кафе. Смена заканчивалась поздно, и ехать через весь город в Черемушки на такси не намного дешевле, чем платить за отдельное жилье. Да и устала спать на раскладушке. Татьяна не возражала. Девчонке девятнадцать лет, начала стесняться. Теснота кого угодно сделает раздражительным. А Верочка с детства была нервная. Да как не быть, если пьяный папаша постоянно лезет с глупыми нравоучениями, от которых некуда спрятаться в однокомнатной квартире с совмещенным санузлом. И у телевизора вечная война: девчонке хочется концерт посмотреть, а ему непременно надо переключить на другую программу, и не обязательно на футбол или хоккей, может любую политическую болтовню слушать, да что угодно — лишь бы по-своему, лишь бы поперек, но якобы с воспитательными целями. Переключит, а через пять минут перебирается курить на кухню. Не выдержала, сбежала.
Возле двери заробела, будто от чужой квартиры ключи нашла. Так ведь и правда, чужая. Была здесь единственный раз, когда Верочка въезжала, помогала вещи с остановки донести — все приданое в две сумки уместилось. Вроде и осматривала «хоромы», да ничего не увидела, не запомнила. Два года прошло. Тогда была пустая комната, а теперь вошла в обжитое гнездышко и удивилась уюту. Дома Верочка особой аккуратностью не отличалась. Не только отец придирался, но и сама Татьяна, случалось, покрикивала. А здесь чистенько, ничего не разбросано. Фасонные занавески с красивыми цветами и покрывало сама уже покупала. Женщина проснулась. А все равно еще ребенок — на диване выгоревший плюшевый медведь, любимая игрушка, сначала дома оставила, потом специально за ним приезжала. Медведя узнала, а мужская рубашка и брюки на спинке стула — это уже не совсем знакомое. Значит, парень жил у нее. Может, потому и порядок, что надеялась понравиться. Татьяна подняла рубашку за плечи — узкая, но длинная, и брюки со стула до пола достают. Парень был высокий, но поджарый. Кавказской национальности — они такие. Она понюхала рубашку. Пахло молодым потом и приятной туалетной водой. Рубашки мужа пахнут резким табаком и чем-то кислым. И все-таки, если бы дочь попросила совета, она бы, наверное, попыталась отговорить — пугали ее эти чужие мужики, не доверяла им. Попользоваться они мастера, а жениться предпочитают на своих. Может, и у этого своя законная дома ждала, детишек нянчила. В милиции сказали, что свидетелей не нашли. И не найдут ни свидетелей, ни водителя. Надежда только на родственников парня. Эти не прощают и просто так не отступятся. Рубашка выскользнула из пальцев, и Татьяна, наступив на нее, неуверенно шагнула к дивану. Беззвучно плакала, мотая головой, сдерживая слезы, но они все равно ползли между плотно сжатых век. Она схватила медведя и что есть силы прижала к себе. Верочке подарили его на десять лет. За это время темно-коричневый плюш порыжел и вытерся. Совсем некстати возник дурацкий вопрос — как долго живут настоящие медведи. Стала копаться в памяти, но ничего не нашла, да и не могла найти, потому что никогда не знала. Но это незнание отвлекло ее и притушило слезы.
